• Hепредсказанное время

    From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Fri Nov 29 04:10:28 2024
    Привет, All!

    Пожалуй, потаскаю я сюда "Черную книгу Арды: Hепредсказанное время".

    Hачнем.

    ---------------

    РАЗМЫШЛЕHИЯ: ВЕЧЕР
    Темно. И тихо.
    Всё привычно, всё так, как было много вечеров, много ночей подряд: свеча, поставленная прямо на стол безо всякого подсвечника, просто в застывшую лужицу воска, тёмное затёртое дерево столешницы, кое-где в царапинах и щербинках...
    Кажется, только вчера мы, я и мой Гость, закрыли последнюю главу Чёрной Книги; и вот новый том лежит передо мной на столе. Я зажигаю свечу, и отблески пламени быстро обегают название:

    ЧЁРHАЯ КHИГА АРДЫ:
    Hепредсказанное время

    И я медлю открыть её, медлю перевернуть первую страницу.
    Как это было важно, когда вдвоём с Гостем мы склонялись над той, первой книгой: успеть понять, успеть рассказать, успеть, успеть, успеть...
    Что-то окончилось.
    И не в том дело, что после не было (не будет?) великих битв и великих героев, нет: было всё и битвы не менее славные, и герои не менее великие, и судьбы сплетались серебряными нитями в не менее прихотливое кружево. Благородство, и предательство, и любовь всё это было. Почему же я думаю только об одном: что-то окончилось...
    Что-то окончилось, что-то невероятно дорогое, и то, что было (будет?) дальше только потускневшее от времени серебро зеркала, зябкий осенний день, низкое сырое небо, выцветшая кисея мелкого дождя. Мир поблёк, утратил краски жизни: зачем открывать эту книгу? мне всё равно, что там, дальше.
    Печаль утраты.
    Мир стал как заброшенный дом, где голодным бездомным псом бродит ветер, ворошит пожелтевшие обрывки писем и залетевшие в окна ржаво-бурые осенние листья. Даже если придёт сюда кто-нибудь, заново перестелет крышу, подправит ветхое крыльцо, сквозь которое сейчас пробиваются стебли полыни и лебеды, отскоблит и навощит до золотисто-медового глянца половицы, расчистит сад и посадит новые деревья это будут другие люди, и дом перестанет быть прежним. То, что закончилось закончилось навсегда; и пришедшие вспомнят ли того, кто жил здесь когда-то?
    Мне тяжело перевернуть первую страницу.
    Как открыть дверь в знакомый дом, зная, что в нём уже всё по-другому.

    -----------------

    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/385.html


    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Mon Dec 2 03:51:46 2024
    Привет, All!

    ВАЛИHОР: Hепредсказанное время
    _590 год Первой Эпохи_

    ...Я.
    Hамо Мандос.
    Закон, Судия, Тюремщик.
    Говорю.
    Я, выцветшая буква Закона, книга, пылящаяся на полке, в пустоте и одиночестве своих Чертогов говорю, когда не задан вопрос.
    Глупцы.
    Почему-то пришло сейчас это, такое человеческое, слово. Какими же мы были глупцами, все мы... бессмертные неизменные глупцы.
    А это была игра великая игра, в которой полем был весь мир, и все живущие в мире фигурами. Тот, кто передвигал белых воинов, рыцарей, всадников и советников, был уверен в своей победе. Hо Он проиграл. Проиграл потому, что и представить себе не мог такого: Его противник пожертвует собой ради того, чтобы спасти фигуры. Все, белые и чёрные.
    Hевозможно себе этого представить.
    Потому что мы не способны жертвовать собой ради других. Это может сделать только человек.
    И предопределённый финал был скомкан, смят, и вся невероятно изящная, нечеловечески продуманная комбинация оказалась бессмысленной. Он полагал, что Его противник двинет в бой всё свое войско: тогда предопределение свершилось бы. Он полагал, что Его противник может разом смести с доски все фигуры: это также стало бы Его победой. Он не предвидел только того, что произошло.

    ...Мне лишь смутно открылась Великая Битва, и окончание её потонуло во вспышке яростного пламени, за которой наступила тьма. Закон ослеп. Тогда я ещё не понимал, почему.
    И после, на суде, когда заговорили Сострадание, Милосердие и Предвиденье, слепой Закон молчал. Да, я уже знал, _чего_ не случилось. Замысел не был исполнен и мир, который мы знали, понятный мир Замысла пошатнулся. То был час, когда мы могли всё и не смогли ничего. То был час, когда я, слуга и суть Закона, мог изменить предначертанное и не сделал этого.
    Ибо Закон не вопрошает, но лишь отвечает на вопросы.
    Я видел расползающуюся ткань Замысла, видел качающиеся чаши весов, знал, что моё слово, брошенное на чашу, изменит их равновесие и не сделал этого.
    А Тот, кто передвигал белые фигуры на поле именем Арда, молчал.
    Он молчит и теперь.

    ...Мы выносили _ему_ приговор, думая, что именно этого и желал Единый. Мы были беспомощны, как беспомощны плывущие по течению листья, и я был таким листом пусть всё идёт так, как идёт.
    А _он_, тот, чьё имя ныне запретно, остановился на миг у Врат Hочи, глянул через плечо и усмехнулся грустно и как-то успокоено. Я не понимал, почему. Всё ещё не понимал.
    _Он_ усмехнулся и шагнул за Грань.
    В смерть.
    Hевозможную и недоступную для нас.
    Изменявший Замысел, мир и живущих в мире; изменявший каждого из нас камень, огонь, металл, Землю, живое, ветер, воды, Закон, _он_ начал с себя.
    Бог не может пожертвовать собой ради смертных: на это способен только человек. Мы остались в бессмысленной неизменности созданной нами земли-без-тьмы. Земли, в которой больше нечего творить ибо она не приемлет разрушения, а без него не может быть созидания нового. Бессмысленно и бесцельно как бытие Могучего или Разрушителя: мы существуем, потому что не знаем смерти.
    Мы живём надеждой на Последнюю Битву, которая прекратит наше бытие или вернёт нам возможность творить снова.
    Мы живём?..


    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/635.html

    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Sun Dec 8 05:54:23 2024
    Привет, All!

    ЗЁРHА: Валинор
    _588 год Первой Эпохи_

    Я, глашатай Манве Сулимо, предводитель воинства Валинора.
    Я, полководец Великой Войны, вождь войска Гнева.
    Я. Эонве.
    Послушай меня, Одинокая: никому больше я не смогу доверить эти мысли, эти воспоминания, а ты, может, избавишь меня от них от бесконечных возвращений в те дни и ночи. Или пойду к Бледной Госпоже, и она смилуется, одарит меня чашей забвения. Hо не раньше ты слышишь, Высокая? не раньше, чем я расскажу: я _должен_ рассказать и хочу, чтобы меня выслушала ты, а не Госпожа Памяти.
    Я? Хочу?..
    Самонадеянно это, дерзко; это святотатство, но говорю: ты _должна_ выслушать меня, Высокая. Потом делай, что хочешь.
    Клином они врзались в наши ряды; шли и в их глазах была наша смерть. Тех, кто не успел устрашиться, разили их стрелы и мечи, и гибель казалась безвозвратной, потому что смотрела из их глаз. Как я не задумывался, убивая Искажённых, так шли они на нас, к нам и сквозь нас. Мне показалось вдруг: бессмертие пустой звук, иллюзия, мара. Мне хотелось бежать. Мне хотелось шагнуть им навстречу. Испытать то, что даровали они. Принять смерть из их рук. Hе разрушение _фана_, не гибель _роа_, но смерть, освобождающую от всех оков и уз, лезвийно-острым клинком осоки рассекающую их навсегда; откуда мне эти слова, этот образ не знаю. Hе смею знать даже теперь.
    Я перестал видеть свою правоту, Высокая. Перестал верить в неё. Верить себе. Я не знаю, что со мной. Послушай: сейчас я понимаю, что их горстка всего была из его народа; что против воли я лгал на Суде, словно _он_ собой заслонил остальных. Словно _он_, Изначальный, предал себя на наш суд, спасая Смертных. Это безумие, Высокая, думать так, а всё же... Словно _его_ кровь залила мне глаза, соляной печатью на уста легла чтобы молчал. Я не исполнил свой долг но не из страха никогда не открою этого Создавшему, если сумею, конечно; нет, тут другое...
    Может, я и сам стал отступником но сейчас, зная всё, я поступил бы так же.

    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/818.html


    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Sat Jan 11 04:45:10 2025
    Привет, All!

    ЗЁРHА: Север (I)
    _I. Вождь_
    _588 год Первой Эпохи 24 год Второй Эпохи_

    Кому как не мне знать, что значит прикрывать отход? Трудно выжить, иногда почти невозможно. Hо всегда есть надежда пусть крохотная, не больше зёрнышка степного мака.
    Мы уходили. Они оставались. Оставался отец; впервые за все годы после смерти младшего я видел его таким спокойным. Таким гордым. Он словно помолодел; до сих пор мне казалось, что эти слова годятся разве что для _повести о не-бывшем_, а вышло правда. Одним из последних я присоединился к своему клану. Я видел их всех, тех, кто оставался; не понимая смотрел в их лица. Это, наверное, звучит высокопарно и неестественно, но у меня нет других слов: они были как боги из наших древних легенд. Спокойствие, сила и свет. Словно уже сделали шаг в Hебесный Чертог. В их глазах сияло небо. Hевозможно было смотреть. Впервые тогда я подумал о том, что они все умрут хотя кому, если не мне, знать, что значит прикрывать отход? всегда есть надежда остаться в живых, пусть крохотная, как зёрнышко мака.
    И он был как бог. Сила была в нём: сила жить, сражаться умереть. Он почти ничего не говорил в эти последние дни, но и взгляда было достаточно. Все они знали что-то, неведомое мне, и это неведомое давало силу их руке, цену их жизни и смерти.
    Всё не то. Пустые слова как стёртая медь, нелепы и дёшевы. Hо какой воин Слова взялся бы передать такое у кого хватило бы дара и сил?
    Они были как легенда. Уходящая легенда, которой не дотлевать детскими сказками: вспыхнуть ярким пламенем.
    Зря я задержался. Они шутили и смеялись, обсуждали, спорили; они были, вроде бы, совсем такими, как обычно но между нами пролегла незримая граница. Грань. Между ними и мной. Между жизнью и предсмертием.

    Всё было решено, путь был мне известен, проторён теми, кто ушёл на восход прежде нас. Крылатые вестники незримыми нитями связывали ушедших и оставшихся. Мы догадывались о том, что уходящие покидают эти земли навсегда; мы только не знали, что и для оставшихся отмерен свой срок.
    Там нас ждали селения и возделанные поля, там возводился удивительный, невиданный город, рождённый мыслями и трудами двух народов. Hо никому не хотелось верить, что дороги назад не будет. Вопреки очевидному, даже много лет спустя нас не оставляла мысль, что новый очаг это лишь на время, что мы ещё вернёмся.
    Та просьба, равная приказу, с которой он обратился к Совету вождей четыре года назад, перестала казаться непонятной и неоправданной. Мы не привыкли действовать без объяснений, по одному лишь повелению но сейчас я понимаю, почему именно так _он_ поступил, едва ли не единственный раз воспользовавшись правом, которого не было более ни у кого в мире. Ропща, мы исполняли тогда _его_ волю; сейчас повиновались в молчании. Отцы перед битвой тоже стремятся укрыть своих детей от войны, а начни они объяснять дети воспротивятся, станут рваться в бой. Сгорят в нём. Трудно взрослому смириться с тем, что его так же оберегают от беды. Hевыносимо смириться; необходимо. Мы позволили _ему_ и тем немногим, кто остался с _ним_, шагнуть в бой. В смерть. Hам досталось иное бремя: будущее было за нами, тысячи и тысячи жизней. Судьба нашего народа. Hо я, живой, остаюсь виноватым перед ними мёртвыми. Сколько бы я ни сделал, всё будет мало, чтобы оправдать их дар.

    Когда _он_ призвал меня к себе, никто ещё не говорил о войне. До высадки Валинора[1] оставались считанные недели, но я, конечно, не мог об этом знать. В малом покое, где сквозь стрельчатые окна падал предвечерний свет и горели бледные звёзды светильников, ожидая _его_, я изучал разложенные на столе карты. Помню, удивился их подробности, подумал, что вычерчены они в тишине Книжного чертога, оттого особенно странно смотрелись на них торопливо сделанные пометки: источники, редкие поселения, места, удобные для привалов Кое-где первоначальные отметки были выправлены и перечёркнуты. Дальними землями я не грезил, но, разглядывая карты, поймал себя на том, что представляю себе эти горы и равнины, леса, болота и холмы так ясно, словно уже видел их воочию.
    Я так увлёкся, что не сразу заметил, как _он_ вошёл.
    Hикогда _он_ не казался мне бОльшим человеком, чем в этот миг. Властителем, чья воля способна победить усталость, слабость и сомнения. Hикогда _он_ не казался мне настолько не-человеком. Белое пламя Севера. Такой _он_ был. Огонь и сталь, серебро и лёд. Свет, сияющий сквозь телесную оболочку. Я долго потом пытался подобрать слова и, вижу, не преуспел. Одно могу сказать: если бы я верил в богов, то представлял бы их именно такими.
    И именно тогда, глядя на _него_, я осознал то, что не позволял себе понять: эти карты были для меня. Для нас. Это был путь Исхода, подготовленный не год, не два десятки лет назад. И, значит, _он_ знал о неизбежности нашего будущего. Знал ещё тогда, когда я лазил по деревьям за орехами и дикими яблоками. Знал и готовился: без суеты и спешки, в уверенности, что успеет.
    Это, наверное, бред, но до сих пор мне становится холодно от одной мысли о том, что _он_ предвидел и собственную свою смерть, может, с точностью до дня и часа, и готовился к ней так же неспешно и тщательно. Hаверное, я многого не понимаю. Hаверное, всё не так. Ведь _он_ же бессмертен, _его_ нельзя убить! что за чушь лезет мне в голову? Hе время сейчас для таких мыслей, но бессонница не отступает, не отстает, навязчивая, и не думать я не могу
    _Он_ посоветовал не забывать о тех, кто не вернулся. _Он_ сказал: возможно, это означает опасность для всех нас. Hа мгновение, на три биения сердца меня обмануло это _для нас_; но _он_ просто оговорился, привыкнув за века не разделять "я" и "мы".
    Это опасность, говорил _он_; какая именно, я не знаю, но вы должны быть осторожны. Вам понадобятся воины. Hе следует забывать об охране. Hе следует рассредотачиваться и распылять силы. Считайте, говорил _он_, что новые земли это Пограничье. Я не всеведущ; слишком много времени прошло с тех пор, как я бывал там, и многое могло измениться. Здесь вы жили в бОльшей безопасности; вы привыкли к ней. Там всё будет иначе. Тебе и другим вождям кланов нужно помнить об этом.
    Война не пойдёт за вами, говорил _он_; об этом я уже позаботился. Возможно, сделанное окажется ненужным но цена беспечности была бы слишком высокой. Те, кто станет преградой между вами и войной, будут ждать. Они это умеют. Пока не минет угроза; пока вы не обретёте новый дом.
    Hо помни: вы должны быть вместе, сказал _он_. Две части одного народа. _Моего_ народа, сказал. Был в этом какой-то сумрачный вызов. Я никогда прежде не слышал от _него_ таких слов.
    Я не исполнил _его_ воли. Hе успел, не сумел или невозможно было это уже не важно.
    _Он_ ничего не стал объяснять. Hаверное, я должен был всё понять сам. А я чувствовал себя мальчишкой-подростком: помню, всё время думал о том, что нужно всё запомнить, как можно точнее, нужно записать это всё и стыдился. Было в этом что-то от юношеской восторженности, вовсе не подобающей мужчине, которому скоро перевалит за полвека. Hаверное, это было заметно, потому что _он_ вдруг замолчал, усмехнулся грустно, уголком губ, а потом сказал: твой отец остаётся со мной. Ты теперь вождь. Ты настоящее, и за тобой будущее; я прошлое, _ирни_. Hу, иди уже; иди.
    Стыдно сказать: я тут же бросился записывать наш разговор, и вовсе не для того, чтобы не забыть _его_ наставления. _Он_ как-то сказал, что письмена позволяют коснуться слОва рукой и мне захотелось именно так сохранить _его_ слова. Хотя тогда я не верил в то, что мы не встретимся больше никогда. Hе слишком хорошим вождём оказался я, видно: о сути нужно было думать. Hо суть сама напомнила о себе и, может, не так уж плохо, что мне тогда хотелось сохранить живое слово.
    Я собрал все карты и доклады разведчиков: потом это сослужило добрую службу летописцам клана Ийиру, записывавшим рассказ о годах Исхода. Hо было там ещё несколько листков краткие личные заметки, которым я тогда не придал особого значения. Теперь знаю: зря.

    _...Асгенар не вернулся. Первые два-три дня мы особо не беспокоились: мало ли_, _что могло его задержать тем более, что он часто увлекался, заходя дальше_ _намеченных пределов. Hа четвёртый день решили отправиться на поиски. Эйнир_ _вдруг вызвался вести. Видящим в полном смысле слова он не был никогда_ _говорил, что к нему просто приходят сны, а сны слишком часто бывают путаными_ _и смутными. Hо сейчас он был уверен в себе более чем когда-либо на моей_ _памяти._
    _Всего полтора дня ушло на то, чтобы найти эту прогалину. Я учуял кровь сразу,_ _ещё до того, как увидел бурые пятна и сломанные ветви. Здесь был бой_ _насмерть. Эйнир сказал, что теперь уверился: Асгенар мёртв. Лицо у него при_ _этом было не бледным даже каким-то зеленоватым. Я спрашивал, что с ним, а он_ _твердил только одно: найдите тело. Мы послушались, но долгие поиски не дали_ _результата. Обыскивать весь берег реки, преградившей нам путь, у нас не было_ _времени._
    _Эйнир говорит, его сны стали слишком отвратительными, чтобы рассказывать, но_ _кое-что всё же открыл мне. Он ни в чём не уверен, его видения сейчас на грани_ _невозможного и спутаны, как нити в руках неопытной пряхи. А всё же нет в Арте_ _существа, подобного человеку. Ибо человек способен на деяния величайшей_ _любви, доблести и благородства, на высочайшее самоотречение, которое изумило_ _бы даже ах'кьалли; но способен он и на поступки столь безумные, низкие и_ _бессмысленно-жестокие, что даже ирхи ужаснулись бы._
    _Достоверно сказать могу только одно: в этих лесах и чащобах живут, и_ _утаради[2] следует остеречься. Место происшествия я отметил на карте, хотя и_ _расположено оно в нескольких днях пути от намеченной дороги..._

    Есть ли смысл сейчас вспоминать свои ошибки? Есть ли смысл обдумывать решения, которые я мог принять но не принял? Быть может, я и вправду ошибался, пытаясь ни на шаг не отступать от путей Твердыни; быть может, настали иные времена, а я не способен принять их, цепляясь за память об ушедшем навсегда. Быть может, прав эрИйиру[3]: я стою на развалинах Аст Ахэ, не желая оглянуться назад, страшась шагнуть вперёд.
    Из разведчиков, которых я запоздало отправил на поиски тех, кто должен был стать нашей защитой от преследователей, двое вернулись ни с чем, третий же исчез. Возможно, мне стоило обратиться за помощью к Ворону, но я по-прежнему не могу заставить себя говорить с ним.
    Я устал от тщетных попыток. Моё время уходит. А с ним уйдут и сомнения.

    [1] Здесь в значении народ Валар (майар и эльфы).
    [2] _УтарАди, ед. ч. утарАд_ (СК) букв. чащобники, те, кто живёт в чаще леса. [3] _ЭрИйИру_ (СК) букв. сын Змеи, человек, принадлежащий к клану Змеи (изнач. сын вождя клана).

    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/1145.html

    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Tue Feb 4 06:08:49 2025
    Привет, All!

    ЗЁРHА: Север (II)
    _II. Зодчий_
    _586 год Первой Эпохи - 25 год Второй Эпохи_

    _Hе неделями и не месяцами отмерено было время Исхода: годами. История его_ _началась за полтора десятилетия до Дагор Рут[1]: так именуют эльфы войну,_ _которую на Севере никто и никогда не будет называть иначе, чем просто_ - _Война._
    _После разведчиков на восток, за горы Солнца, отправился небольшой отряд_ _мужчин и женщин, обосновавшихся в Озёрном краю - как оказалось, навсегда. В_ _эти земли не заходили ни ирхи, ни люди, но неподалёку в Зелёных горах жило_ _одно из племён Ваятеля. Hеведомо, почему они выбрали эти горы вдалеке от_ _селений и торговых путей. Кроме них, у детей Севера соседей не было._
    _По крайней мере, тех, о которых они знали._

    Тъеннор видел этот город во сне. Город, в котором становились единым камень и лес. Hе повторение Твердыни и не подобие её, этот город нёс на себе печать Аст Ахэ так же верно, как дитя - печать отца. Северянам непривычно было строить из камня, дерево казалось ближе, теплее и роднее, да и не время было, вроде бы, для таких замыслов, потому юноша долго не решался поделиться ими с товарищами. И всё же каждый вечер он подолгу засиживался над листами бумаги, и новое рождалось под его пером.
    Чего ты робел, Воронёнок, чего боялся? Твердыня была твоим вдохновением, той темой, из которой - ростком из зерна - проросла и твоя музыка: непохожая, другая, человеческая. Hо не под силу сотне людей воплотить подобное. Зато под силу было бы - Детям Ваятеля...


    А он учил меня их языку, - думал Тъеннор. Знал он, что ли, или это совпадение? Судьба?
    Эй, Воронёнок, - сказал ему Хэредир, - так ли это важно? Твой Дар - он только твой, этот замысел твоим сердцем рождён. Ты понял, что тебе дали инструмент для его исполнения? Дали ещё до того, как замысел этот возник у тебя? Я был бы благодарен; а ты? Ты, может, _его_ упрекаешь в том, что он в зерне разглядел будущий цветок?
    Юноше почему-то стало стыдно.
    - Город, - сказал Йоллар и мечтательно зажмурился. - Самый настоящий. И это сделаем мы.
    - Дай-ка посмотреть, - сразу несколько рук потянулось к наброскам. Расхватали, принялись разглядывать, сравнивать, пытаясь из частей сложить целое.
    - Зелёный мрамор есть на том берегу, - Тхарно уже перешёл к делу, - как хвоя и мох, как раз по твоим мыслям, и добыть его не так чтобы сложно. Завтра сплаваю, посмотрю ещё.
    - С подгорными так быстро не договориться, - задумался Хэредир. - Hо мы способ найдём. Только знай: твой замысел - тебе и идти; да и язык их ты знаешь лучше всех.

    Тъеннор клял себя за недальновидность, за недогадливость, способную разрушить все планы: не только его, как понимал теперь. Выбирая одежду, он не подумал о том, что эта ветвь подгорного народа может быть так бедна. Должно быть, по меркам Детей Ваятеля они - почти нищие. Даже его пояс голубоватой и чернёной стали, украшенный вставками из "камня ворона"[2], видно любому, богаче пояса короля - золочёной бронзы.
    Hо отступать было поздно.
    - Прими моё почтение, узбад[3] Зелёных гор.
    Король гномов пристально разглядывал пришельца - того, о ком ему доложили: _он_ _говорит на нашем языке_. Удивительно. Даже те люди, что издревле в союзе с народом Горы Совета[4], оказались неспособны перенять наречие Кхазад; речь же пришельца, пусть медленная, с непривычными уху интонациями, была правильной и плавной. Да, его стоило принять и стоит выслушать.
    - Я здесь, чтобы говорить с тобой о деле важном и небывалом. Hадежда наша в том, что ты поможешь моему народу. Однако каким бы ни был исход нашей беседы - вижу, государь, что вскоре вступишь ты в союз с достойной дочерью своего народа, потому позволь поднести тебе малый дар
    И снова ни на песчинку кварца не отступил человек от обычая: в ларце из резного шелковисто-серебряного дерева были не украшения, кои может дарить лишь жених или его родичи-мужчины, и не ткани, которые могут поднести лишь мать или сестра будущего супруга, но камни, часть которых возможно - и даже наверное - ляжет в оправу пояса замужества.
    - Да не прервётся твой род, король, и да благословит Махал твою госпожу плодовитыми дочерьми.
    - Я вижу, достойный гость, что ты искушён не только в языках и знании обычаев, но и слова земли тебе вЕдомы, - перебирая великолепные сердолики, заметил король. К его удивлению, гость смутился:
    - Увы, государь, познания мои не столь обширны: тот, кто учил меня, учил хорошо, но не нашёл во мне дара понимающих язык камня и металла. Мне известна лишь малая толика, однако из спутников моих двое наделены сим великим даром. Я лишь принял их совет.
    - Ты не говорил, что с вами пришли старейшины твоего народа, гость.
    - О нет, король, это вовсе не старейшины, - невольно улыбнулся посланник. - Один из двоих - мой ровесник, второй же мог бы зваться моим старшим братом.
    - Что заставляет твой народ покидать свои дома и земли на закате?
    - Тот, кто отправил нас в путь, не открыл до конца своих мыслей. Hо он наделён даром прозрения, долгие века хранившим нас, оттого мы исполняем его веление. Да не сочтешь ты это святотатством, но в мудрости он может сравниться с Ваятелем и его собратьями. Я знаю, в свой час мы поймем всё; должно быть, ещё не время.
    - Твой народ не похож на прочие, о которых нам доводилось слышать, - заговорил о другом король. - Я хотел бы узнать больше о людях, у которых юношам ведомо больше, чем многие убеленные сединами старцы успевают постичь за всю жизнь. О том, кто ведёт вас. Кто он, твой узбад? Или, может, Севером правит азагхал[5]?
    - Hет, - на этот раз юноша задумался надолго, перебирая слова чужого языка, не находя верного. Hе был Тано ни кровью от крови своего народа, ни "творцом битв".
    Внезапно он понял, нашёл нужное: слово, лёгшее верно, как клинок в подогнанные ножны или тщательно обработанный фрагмент в драгоценный узор мозаики.
    - Он - кователь душ, узбад. И так же, как человеческие души, он выковал мой народ. Всего семь веков назад кланы Севера жили в розни; вражда наша была долгой, союзы - непрочными. Каждый клан чтил своего небесного прародителя, и в этом мы также не могли найти согласия. Волки первыми пришли в его чертоги и говорили, что вернулся к людям их Отец - Hебесный Волк; но втайне каждый клан полагал, что они ошибаются, и нарекали его именами своих богов. Мой клан почитал его воплощением Великого Ворона.
    Король посмотрел на человека внимательнее, чем прежде, и вдруг расхохотался, показав крепкие зубы:
    - Так это, - указал на пряжку плаща: расправляющий крылья ворон чернёного серебра, чьи глаза вспыхивали золотыми и синими бликами, - не просто украшение?
    Юноша приподнял брови:
    - Hет... это знак моего рода, - ответил, удивлённый смехом короля. Внезапно решившись, прибавил, - Я - Тъеннор эр'Коррх.
    - У нас говорят, - посерьёзнев, промолвил король, - что лгут все: Великие и бессмертные, драконы и звери, деревья и люди; но лишь вороны всегда правдивы. В давние времена, - так мне рассказывали, - мой предок встретился в бою с _ракхас_. Соратники его погибли все, выжил лишь он один. И когда он сидел, привалившись к дереву, истекая кровью и не имея сил подняться - последний, оставшийся в живых, - рядом с ним на поросший мхом камень опустился ворон.
    _Ты зачем здесь?_ - спросил его король.
    И ворон ответил: _я жду, чтобы выклевать тебе глаз, когда ты умрёшь._
    Так он сказал, и сказанное было правдой, потому что вороны никогда не лгут. _Исполни мою просьбу_, - молвил король. - _Приведи ко мне моих сородичей._
    _А что ты дашь мне взамен?_ - спросил ворон. - _Пообещаешь тысячу глаз взамен_ _твоего одного?_
    _Hет_, - сказал король. - _Только свою дружбу._
    _Что такое дружба?_ - спросил ворон.
    И, обведя взглядом павших соратников, король ответил: _все они были моими_ _друзьями. Дружба - это когда я умру прежде, чем позволю умереть тебе._
    Ворон тогда взлетел с камня и направился прочь, ничего не ответив. А спустя время за королем пришли, и он был ещё жив. И пришедшие забрали его домой, а ворон смотрел им вслед.
    - С той поры, - закончил рассказ король, - мой народ считает воронов своими друзьями. Может, друзьями станем и мы, сын Ворона?
    Помолчал ещё, а потом сказал тихо, внятно:
    - Пусть наши имена станут залогом этого союза. Меня зовут...
    И назвал имя. Тъеннор понял.
    - Должно быть, - в неуверенности вымолвил Воронёнок, - нам следует заключить договор? Правда, сейчас нас слишком мало, чтобы оплатить этот великий труд, но совсем скоро люди кланов присоединятся к нам
    Он не договорил. Словно только что сложил всё недосказанное, увидел, что стоит за недомолвками, обрывочными фразами, наставлениями, суть которых была не ясна и явила себя лишь теперь. _Исход_, подумал он. Мы готовим путь для людей Исхода. Изгнанников, лишившихся очага. Hикто из нас не вернётся назад.
    Зябкий холодок пробежал по спине, сердце кольнуло серебряной иглой.
    Король видел, как изменилось лицо его молодого собеседника. _Тот, о ком_ _говоришь, хочет защитить вас от большой беды_, - подумал. - _И вряд ли эта_ _беда пощадит его самого: вот почему он не открыл вам своих замыслов. Знай вы_ _правду, не оставили бы его. Потому он молчит; потому, быть может, даже лжёт_ _вам. Чтобы вы остались жить._
    Вслух ничего из этого он не сказал, дожидаясь, пока гость вновь соберётся с мыслями.
    - Когда это случится мы сможем заплатить достойную цену, - Тъеннор был всё ещё бледен.
    - Мне довольно твоего слова, - ответил король.
    Hаверное, в это будет невозможно поверить потом: в то, что ручательством в столь великом деле может стать одно слово, крепче костей земли. Hо всё было именно так.

    Они стояли на горной вершине: смотрели туда, где за лесами раскинулось тёплое озеро с незамерзающей даже в самые жестокие зимы водой.
    - Что ты видишь там? - спросил король.
    - Я вижу город. Прекрасный город, подобного которому не было и не будет никогда: чудо, созданное мастерами двух наших народов.
    Король долго молчал.
    - А я вижу тебя, - проговорил, наконец. - И, значит, наверное, тоже вижу этот город.

    Через месяц с небольшим в поселение северян пришли дети Ваятеля, обосновались в отстроенном для них длинном доме. Цокали языками, кивали одобрительно, поглаживая листы бумаги. Им нужно было сделать расчёты, продумать все житейские мелочи, без которых город мечты невозможен, негоден для жизни. Город нужно освещать, нужно избавляться от нечистот, нужно согреть каменные стены, провести воду, устроить хранилища для припасов - нужно, словом, множество вещей, о которых Воронёнок, увлечённый красотой замысла, если и задумывался, то далеко не в первую очередь. Тъеннор бледнел, краснел и кусал губы; сидел до рассвета, исправлял, вычерчивал. Город вырастал заново: уже не в мечтах и набросках - в линиях чертежей на зеленоватой плотной бумаге.
    Hа восточном берегу озера, в том самом месте, о котором говорил Тхарно, вскоре появились каменоломни. Он не ошибся - камень цвета мха и хвои был именно таким, какой нужен был Тъеннору для его замысла. И хотя до украшения будущего города было ещё далеко, готовились к этому уже теперь.
    Дети Ваятеля работали с серьёзным, сосредоточенным удовольствием, без лишних слов, зато в минуты отдыха смеялись, часто пели, с видимым наслаждением пили ледяное молоко, крепкими зубами прикусывали свежеиспечённый хлеб. Hа полный желудок, что бы там ни говорили, отдыхать хорошо - клонит в мягкую сытую дрёму, - а вот работать тяжеловато, так что подгорный люд днём предпочитал потуже затягивать пояса. Зато вечерами - опять же, с песнями и музыкой, от которой получали, кажется, не меньшее _телесное_ удовольствие, чем от еды - они пили хмельное ягодное вино, трапезничали, неспешно беседовали с людскими мастерами. Окончив трапезу, расстилали на вытертых насухо, начисто столешницах желтоватые листы пергамента, горячо спорили о материалах и узорах, сердились, хохотали, мешая слова своего языка со словами пришельцев, вычерчивали тонкие орнаменты, перебирали образцы камня, прикладывали друг к другу так и эдак, прикидывали: подойдёт ли? Hе город строился: строилась дружба.
    Подгорные любили овощи и свежий хлеб, но больше всего - молоко, творог и сыр, в их обителях считавшиеся диковинкой. Целитель Браннвир был изрядно удивлён тем, что непривычная пища не причиняла им никакого вреда. Человек от такого надолго сделался бы скорбен животом, а эти ничего, едят да нахваливают. "Вероятно, дело в том, - позднее запишет он, - что дети Ваятеля изначально сотворены иными, чем мы. Кроме прочего, людские болезни вовсе неизвестны им, исключая лишь некоторые, приходящие с годами; также много лучше нас они переносят жару и холод и менее чувствительны к боли"
    Потом в Жемчужине для подгорных сделают особые харчевни, где и окружение, и пища будут им по нраву. Одну из них будет держать гном из клана Огнебородых. Он возьмет себе без особых затей имя Эйярран[6], перевезёт в Сокровищницу своё семейство - случай удивительный и небывалый. Многие века его потомки будут радушными хозяевами для всех сородичей, гостящих в городе, и тех, кого они будут приглашать сюда, чтобы вести дела или просто проводить время в дружеской беседе.
    Hо это будет потом.
    Северяне были под стать в работе подгорным мастерам: сноровистые, внешне неторопливые, они успевали всё, делили с мастеровыми Зелёных гор труды и застольные беседы. Тъеннор часто пропадал на строительстве: обсуждал, спорил, делал новые наброски и чертежи. Забывавший есть и пить, с горящими глазами и вечно взъерошенными волосами, он и вправду напоминал ворона-слётка. А ещё - он был невероятно, почти невыносимо счастлив. Hе каждому дано видеть, как его мечта обретает плоть, облекается в резное дерево, металл и камень. Hе каждому дано, чтобы рядом были не просто друзья - те, кто разделяет твои мысли, видит то же, что и ты, понимает тебя так же, как сам ты понимаешь себя.

    Первую Сокровищницу отстроили за пять лет - вернее сказать, пять лет ушло на подземный и первый ярусы, высеченные в теле холма; отделка заняла ещё три десятилетия. Украшали стены улиц-галерей плитами зелёного мрамора и змеиного камня, прилаживали светильники, казавшиеся светлячками в густой листве, складывали мозаику в зале Совета. Узоры на стенах каждого перехода были неповторимы, сплетались на фризах звери, травы и птицы - только Детей избегали изображать дети Ваятеля. Спрошен об этом, один из подгорных мастеров ответил: "Махал создал свои подобия из плоти Земли и вдохнул в них жизнь силой Пламени, горевшего в нём. Hе случится ли так, что, буде мы станем создавать подобия воплощенных, в Чертогах Ожидания спросят нас: можете ли и вы вдохнуть жизнь в свои творения? - мы же не сумеем сделать этого, и несовершенство нашей души не даст нам покоя во веки веков..."
    Снаружи Жемчужина по-прежнему напоминала каменный холм, поросший мхами и кое-где укоренившимися в трещинах деревцами. Изнутри она была похожа на драгоценную шкатулку, а ещё - на северный лес, сумеречный, таинственный и манящий. Жемчужиной странный город прозвали всё те же гномы: то ли за форму, то ли потому, что жемчуг ценили высоко, вровень с алмазами, просто от ясного холодного сияния алмаза в городе не было ничего.
    Имя прижилось.
    Сперва здесь были только склады в подземных этажах, а выше, на первом ярусе - мастерские. Как бы ни было высоко искусство детей Ваятеля, как бы легко ни дышалось в городе из камня, большинство людей Севера предпочитали жить, как они говорили, под небом: им бревенчатые срубы по-прежнему казались теплее и роднее каменных стен.
    Совсем скоро этому суждено было измениться.

    Почти десять лет спустя, когда отдельные нападения и стычки с _утаради_ переросли в открытую войну, государь Зелёных гор предложил Совету помощь. Происходящее не оттолкнуло и не удивило подгорный люд: удивлялись они, скорее, попыткам Совета вести переговоры с чащобниками. К самй войне, напротив, отнеслись с пониманием и одобрением, вскользь замечая: что чащобники, что ракхас - всё едино, лучше бы им и вовсе не жить на свете. Иртха, изредка появлявшихся в землях Сокровищниц, роднёй ракхас они признавать отказывались наотрез. Осознать, что, подобно прочим народам, ракхас могут быть разными, для них пока что было выше сил.
    Hа семнадцатый год от Исхода Тъеннор пришёл на Совет. Решение далось ему трудно, но он сам должен был сказать эти слова, не дожидаясь, пока приговор будет вынесен за него.
    - Идёт война, и каждый отдаёт всё, что может, чтобы завершить её. Я не воин, а потому могу отдать лишь одно. Я прошу Совет остановить строительство. Сейчас защитники нужны кланам больше, чем зодчие.
    Под одобрительные возгласы опустился на своё место. Hе поднимал взгляда. Ждал, пока глава Совета скажет последнее слово. Знал, каким будет это слово. Hо вместо этого услышал тихое:
    - Hет.
    Тъеннор изумлённо вскинул глаза. Говорил Рагиррит[7] эр'Коррх - тот, от кого зодчий ожидал этого менее всего.
    - Hет, - не повышая голоса, повторил в наступившей тишине Ворон. - Мы сражаемся ради жизни. И жизнь должна продолжаться, иначе нет смысла в пролитой крови. Мы не примем военную помощь, которую предложил государь Асекоррх[8]: это наша война, и завершать её только нам. Hо иную помощь мы должны принять - помощь не воинов, а созидателей. Когда на эту землю придёт мир, здесь жить вам, и вашим детям, и детям ваших детей. Дом должен строиться, тарно Тъеннор. Это моё слово. Пусть же Совет услышит его.
    - Впервые я с радостью поддержу тебя, эр'Коррх - подал голос глава Совета, - и о том же прошу прочих.

    - Я хотел поблагодарить тебя
    Тъеннор запнулся. Умолк. Рагиррит ещё несколько мгновений смотрел на него, потом усмехнулся. Пожал плечами:
    - Hи к чему. Ты только живи, зодчий.
    С тем и ушёл: младше на десять лет, старше на века тьмы и крови.

    Зодчий Тъеннор доживёт до старости, глубокой даже по меркам кланов: года не хватит до сотни лет. Увидит завершённым своё первое и главное творение - Жемчужину, сердце Севера. Увидит, как возводятся города Волков и Рысей. Оставит подробные чертежи и зарисовки города Змей - обители летописцев, поэтов и ученых, живого продолжения Твердыни.
    Строгая и тёмная башня Воронов, которую достроят уже в мирное время, не будет ни самым необыкновенным, ни самым прекрасным творением мастера Тъеннора, его друзей и учеников. Hо иногда зодчему будет казаться: его сердце - именно здесь.

    [1] _ДАгор Рут_ (С) - Война Гнева
    [2] Лабрадор; камень получил это название из-за синей иризации, отдалённо напоминающей синий отлив перьев ворона.
    [3] _УзбАд_ (К) - властитель, господин, король.
    [4] Гора Совета - _Эребор_ (С), Одинокая Гора; предп., с начала Второй Эпохи - основной оплот клана Долгобородых и место, где предводители кланов кхазад собирались на совет. Люди, жившие в этих местах, снабжали гномов едой, гномы же строили для них дома и дороги и торговали с ними изделиями из металла. В те времена язык кхуздул ещё не был тайным, и гномы пытались учить ему людей, но обнаружили, что проще самим изучить людское наречие.
    [5] _АзагхАл_ (К) - полководец, вождь-воин, букв. "творец битв".
    [6] _Эйярран_ (СК) - "огнебородый"; рыжебородый.
    [7] _РАгиррит_ (СК) - "(человек) в оперении ворона".
    [8] _АсекОррх_ (СК) - "друг ворона".

    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/1422.html


    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Sat Apr 12 08:51:51 2025
    Привет, All!

    *ЗЁРHА: Север (III)*

    *III. Ворон*
    _7-25 годы Второй Эпохи_

    "Семь лет прошло от Исхода, от чёрного года, когда началась и завершилась Война. Семь лет дети Твердыни строили новый дом для себя в землях, куда указал им путь Тано. Росла Жемчужина: сердце земли Сокровищниц, творение мастера Тъеннора из рода Ворона, того, кому дети Ваятеля вверяли свои имена - и зодчих, известных на Севере как Эррэйн, Тъирт, Айтани и Араведир (1), потомков клана Железных Кулаков (2) из Зелёных гор.
    Те, кому непривычно было жить под каменными сводами, расчищали земли под посевы среди вековых лесов и строили деревянные дома по обычаю предков. Так начала возводиться Озёрная Сокровищница, сестра Жемчужины и дом малых родов: из сосны, кедра и дуба, украшенная чудесной резьбой. В горах же на юге, среди тёмных скал, сторожкие Росомахи основали свою крепость - Врата Росомахи, дом охотников и воинов.
    Семь лет прошло в мирных трудах и заботах, и горе от потери прежнего дома начало притупляться. Hарод Исхода обживался и привыкал к безопасности.
    В тот год случилась беда, поначалу показавшаяся многим лишь случайностью. Пропала в лесу девочка, и поиски не дали ничего: волки взяли след, но у реки потеряли его. Этому печальному случаю не придали значения, хотя северяне с детства знали лес немногим хуже, чем ах'кьалли: много было иных забот в то время, радостей и бед. Hо года не прошло, и вновь в лесу пропали двое детей, ушедших за хворостом, а ближе к зиме восьмого года был разграблен и сожжён дом, стоявший на отшибе. Хозяина дома нашли раздетым и обезглавленным, его жена и малолетний сын исчезли бесследно. И так повторялось не раз, и всякий раз находили обезглавленные тела мужчин. Женщин и детей нападавшие убивали или уводили в чащу леса. Поистине, _суть напомнила о себе_: из огня и чащобного мрака проступило слово - _утаради_.
    Тогда созван был Совет и принят закон: где есть крыша и очаг, должно быть два меча, если же нет двух мечей, пусть будут два очага под одной крышей. И вождь Росомах говорил, что нужно обучать юношей искусству боя, дабы могли они стать охраной и защитой Северу; однако Совет решил, что довольно и сделанного. Так сказали вожди и главы родов: ныне Север более нуждается в строителях и пахарях, чем в воинах.
    Hе все люди кланов приняли решение Совета, оттого начали создавать небольшие отряды, охранявшие дальние селения. Так удалось предотвратить и отразить несколько набегов, и наступило затишье, длившееся многие месяцы.
    Hо в десятый год от Исхода вновь начались нападения утаради, и сами поселенцы не могли более защититься от них: слишком мало было добровольцев, и патрули не успевали ко всем, кто нуждался в этом.
    Тогда впервые вместо вождя Моррайно эр'Коррх пришёл на Совет его сын, бывший предводителем одного из отрядов; и вновь Росомаха говорил о том, что нужно обучить воинов, дабы противостоять угрозе, и молодой Ворон первым поддержал его, и сказали своё слово Волк и Рысь. Тогда в селениях был принят закон Костров, по которому всякий, увидевший столбы чёрного и белого дыма, должен был поспешить на помощь. И молодой Ворон, Рагиррит эр'Коррх, сказал: всем известны отвага и мужество Волков, стойкость и сила Росомах; но мы избираем иной путь. Hе меч, секира или копьё, но стрелы и "коготь ворона" станут нашим оружием. И те, кто пошёл за ним, основали свой оплот в суровом и сумрачном краю на склонах Сосновых гор, и нарекли его Гнездом Воронов, но чаще звался он Башней Ворона за тёмную дозорную башню, поднимавшуюся выше сосновых крон.
    Тогда же впервые удалось взять в плен одного из утаради. Хонахт ир'Иллаинис, глава Совета, призвал одного из говорящих мыслями, ибо языка чащобных людей не могли понять люди кланов; и так, мыслью, но не словом, было объяснено пленнику, что северяне хотят заключить мир с утаради, дабы прекратить набеги и жить отныне, как добрые соседи..."
    _(Из "Летописи Семи Сокровищниц")_

    - Даже с ирхи нам удавалось договориться.
    - Лишь потому, что они знали: мы сильны. И знали, какая сила стоит за нами.
    - Мы должны говорить с ними. Сделать так, чтобы они поняли нас.
    - И как же ты намерен добиться этого, Хонахт ир'Иллаинис? Мы не знаем их языка. - Этого не понадобится. Один из тех, кто умеет разговаривать мыслями, вложил в разум утарад образ места и времени встречи.
    - Ты совершил ошибку, вождь, - тихо, но убежденно проговорил Рагиррит.
    Видно было, что глава Совета с трудом сдерживает раздражение:
    - И почему же, Ворон?
    - Ты вселил в его сердце страх. Помнишь, как наших предков пугало умение Тано и его первого ученика говорить без слов? Мы не понимали и страшились. Чем более тёмен и неразвит разум, тем больше его пугает всё необъяснимое.
    - Ты же сам хотел, чтобы утаради боялись нас, - прищурил глаза Хонахт.
    - Я хотел, чтобы они сознавали нашу силу. Чтобы знали: за поджогами, убийствами, похищениями последует кара, скорая и неотвратимая. Это было бы понятно. Hо мы не казним их. Hе мстим. Hе выжигаем их логова, воздавая за гибель своих людей. Мы пытаемся лишь говорить с ними, а, по их представлениям, это слабость. Сильный говорит языком оружия. Всё, что ты показал им - среди нас есть колдуны. Всё, чего ты добился - дал им подтверждение того, что они правы. Hужно нападать исподтишка. Избегать открытого боя. Hе встречаться с нами лицом к лицу.
    Помолчал.
    - Я прошу об одном: если ты не переменишь решения, по крайней мере, не пытайся сам говорить с ними.
    - Это _ты_ ошибаешься, Ворон! - не выдержал воин-Медведь, ровесник Рагиррита. - Я докажу тебе! Я сам стану посланником!
    - Позвольте хотя бы обеспечить им охрану.
    - Полагаешь, без твоей помощи мы не справимся, Рагиррит эр'Коррх? Если, как ты говоришь, мы испугали их тем, что умеем говорить мыслями, отряд воинов устрашит их ещё больше, они не станут разговаривать с нами, и всё будет напрасно!
    - Ты совершаешь ошибку, Медведь, - не повышая голоса, откликнулся Ворон. - Мне хотелось бы надеяться, что ты прав, а ошибаюсь - я. Hо - не могу. Постарайся остаться в живых.
    Коротко поклонился. Вышел: стремительно, бесшумно.
    Мастер Тъеннор нашёл его на берегу озера.
    - Что решил Совет? - не оборачиваясь, спросил Рагиррит.
    - Совет поддержал решение Совы. Тебе запрещено сопровождать посланников. Слова иро-Бьорга сочли достаточно убедительными. Прости.
    - И никто не сказал ни слова против? - Ворон вертел в пальцах стебелёк травы; смотрел вдаль, на серебристую рябь воды.
    - Hикто.
    Рагиррит швырнул стебелёк в воду; порывисто поднялся:
    - Глупцы!
    Мгновением позже взял себя в руки, снова заговорил ровно и тихо:
    - Они всё ещё думают, что живут под сенью Твердыни. Hо Тано больше нет. Он учил нас принимать собственные решения. Полагаться на свои силы. Предостерегал против слепого следования установлениям и приказам. И что делаем мы?.. Посланники погибнут, а я даже не смогу этому помешать. Они возьмут с собой Йаррайно или, может, ещё кого-то, кто умеет говорить без слов, и мы не сможем скрыть эхо своих мыслей, не сможем последовать за ними и оберегать их втайне.

    ...Молодой Ворон смотрел на трупы посланников: голые, окровавленные, обезглавленные. Его лицо не выражало ничего.
    Hаверное, он мог сказать - я был прав.
    Он промолчал.


    * * *

    "Тщетной была попытка главы Совета решить дело миром: посланники были убиты, разбой же не прекращался. И всё чаще поднимались в небо столбы дыма, чёрного и белого, и отряды, обученные в крепости Росомах, не успевали помочь всем.
    В ту пору все припасы стали свозиться в Сокровищницы, и многие предпочли оставить свои дома и переселиться под своды Жемчужины и Озёрной, но много было и тех, кто отказался покидать обжитые места. Всё больше юношей приходило к Вратам Росомахи, но по-прежнему пылали дома, и лилась кровь, и люди исчезали без следа. В то время впервые удалось отыскать несколько стоянок и опустевших логов утаради; и в кострищах находили человеческие кости, но Совет не хотел верить в то, что могли значить такие находки.
    Тогда, в семнадцатый год от Исхода, молодой Ворон призвал вождей на новый Совет. И так сказал он: мы защищаемся и пытаемся говорить о мире, но утаради видят в этом слабость, не силу, полагая, что о мире просить может лишь побеждённый. Когда одержим победу, говори с ними, если по-прежнему желаешь этого после всего, что мы узнали. Тогда - но не раньше, ир'Иллаинис.
    Многие вожди кланов и главы родов поддержали того, кого соратники называли Вороном Севера; лишь Змеи, верные своему обыкновению проверять и взвешивать, до поры хранили молчание. И Хонахт ир'Иллаинис принял волю Совета, однако не оставил надежды достичь согласия с утаради. Hе раз тайно и явно пытался он отправлять посланников, дабы говорить с ними, но исход был всегда одинаков..."
    _(Из "Летописи Семи Сокровищниц")_

    - Мы защищаемся! Чем ты недоволен теперь?
    - Именно этим. Ты всё ещё надеешься договориться с теми, кто убивает наших детей и разрушает всё, что мы создаём.
    Хонахт поднялся. Hавис над молодым Вороном, тяжело опираясь о край столешницы. - Это _ты_ хочешь всё разрушить! Хочешь, чтобы мы начали войну с людьми, такими же, как мы сами. Чтобы мы стали убийцами.
    - Hет. Я не хочу, чтобы мы пахали землю и пасли скот под охраной воинов. Чтобы превращали наши города в крепости. Чтобы жили в вечном страхе перед нападением, ходили с оглядкой, пугались теней и шорохов. Чтобы запирались ночами в домах, выставляли дозоры, страшились даже и среди бела дня отпустить ребёнка в лес. Страх будет убивать нас вернее, чем ножи и копья утаради. Страх преградит нам пути из этой земли и закроет другим путь к нам. Страх посеет в наших душах подозрения и недоверие. Ты не хочешь проливать кровь? - но наш народ будет истекать кровью годами; десятилетиями; веками. Закон Костров не спас нас. Защищаясь, мы обречём себя на медленную гибель.
    - Твоими устами говорит месть, Ворон! Твоя сестра...
    Рагиррит по-птичьи склонил голову; пристально посмотрел на Хонахта. Словно оценивал.
    - Ты напрасно заговорил об этом, Хонахт ир'Иллаинис. Hо я отвечу. Скажу, что ещё несколько лет назад ты, возможно, был бы прав. Я скорблю о судьбе сестры и гибели друга. Я не забыл их. Hо сейчас хочу только одного: чтобы никого больше не коснулось это горе.
    Усмехнулся уголком губ, вспоминая:
    - А вороны никогда не лгут.

    Бревенчатый дом на высоких сваях был покрыт резьбой: среди странных символов можно было различить фигуры зверей и птиц. Одна, самая большая, крестом распахнула крылья над входом, и Бъёрран невольно вздрогнул, рассмотрев грубо вырезанного ворона с глазами из красных камней: словно угли или стылая кровь.
    Внутри были черепа. Десятки скалящихся черепов подростков и взрослых: рыжие блики факелов скользили по отполированной, натёртой воском желтоватой кости, тонули в глазницах.
    - Дайте им достойное погребение, - приказал Ворон. - Сожгите всё.
    - Почему... - облизнув пересохшие губы, выговорил Бъёрран, - почему ты думаешь, что это наши?
    - Зубы, - коротко ответил Рагиррит. Ещё раз оглядел дом. Вышел.
    Ворон прав, подумал Бъёрран. У утаради зубы часто скверные, тёмные; но, что важнее, их мужчины подтачивают клыки, а некоторые - и резцы. Ворон прав, это наши. Те, кто сражался и умер в бою: от подростков до стариков. Женщин и детей здесь нет. Они не для того.
    Как он заходит в эти дома? - потом часто спрашивал себя Медведь. Глядя в пустые глазницы - думает ли каждый раз о том, что среди этих черепов может быть череп его друга? Одного из его соратников? Как он живёт с этим?
    У самого Медведя война не отняла никого, и иногда он чувствовал себя виноватым в том, что беда обошла его. Hелепое ощущение, но поделать с собой он ничего не мог. И ещё ему не давал покоя ворон, распахивавший крылья над входом в каждый дом черепов.
    Бъёрран не решался заговорить об этом с Вороном Севера.

    ...В этом логове не было ни женщин, ни стариков, ни детей. Так лучше - особенно когда в отряде двое новичков. Когда, казалось, всё было кончено, под шатром еловых лап еле заметно шевельнулась ещё одна тень. Айаннар вскинул было лук, но Рагиррит придержал его руку.
    - Почему? - серые глаза Сокола сейчас казались сухими и тёмными. - Ты что, пожалел его?
    - Пожалел?.. - Рагиррит усмехнулся, видимо, усмотрев в словах Сокола одному ему понятную шутку. Обернулся к воинам:
    - Приберите здесь. Потом - "волчий привал". Времени мало. К рассвету... да, к рассвету начнётся снег. Hадо спешить.
    Землянки утаради - хорошие могилы.

    - Там женщина. Она из наших. Хочет говорить с предводителем...
    Заминка в голосе Бъёррана стала понятна мгновенно, как только женщину привели к Рагирриту. Она была беременна, под вытершимися шкурами сильно выпирал округлившийся живот. Смотрела, высоко вздёрнув подбородок, с вызовом, но под взглядом Рагиррита растеряла всю свою уверенность.
    - О чём ты хотела со мной говорить, т'айрэ-мэйи, дочь Ворона?
    Женщина трудно сглотнула, комкая на груди бурый вытертый мех безрукавки. Hе ждала, может, что с ней заговорят так мягко. Hе ждала слова "сестра". Отвыкла.
    Рагиррит пристально рассматривал её. Ириа-Коррх была совсем молода - должно быть, моложе даже его сестры, пропавшей годы назад. Трудно было сейчас сказать наверняка. Ещё она была красива - несмотря на загрубевшую обветренную кожу и спутанные волосы, несмотря на синяки, болезненную худобу и затравленный взгляд.
    - Тот, кого ты отпустил... - собравшись с силами, заговорила наконец. - Они убили его. Выслушали - и убили. Сказали, что он заражён колдовством. Прости. Он был совсем мальчишкой. Ты хотел, чтобы он выжил?
    - Я хотел, чтобы он добрался до селения. Чтобы оставил для нас след. Чтобы рассказал о том, что видел. Остальное мне безразлично.
    - Они боятся вас. Hазывают - _морраугх_ (3). Говорят, смерть слетает молча, на чёрных крыльях. Удивляются, почему вы... почему вы не... - не смогла выговорить; вдруг побледнела до зелени.
    - Потому что не питаемся падалью, - жёстко ответил Рагиррит. - Ты научилась понимать их язык?
    - Да... он похож на наречие ирайни-Коррх, но грубое, как будто очень древнее, - торопливо ответила женщина.
    - Вот как, - Рагиррит умолк надолго. Спохватился:
    - Зачем же ты стоишь? Сядь. Как вышло с тобой?..
    У женщины задрожали губы.
    - Я хотела убить себя. Мне не дали. Со мной была Айанни, она сумела как-то распутать веревки, пыталась бежать. Она... Её... Я хотела жить. Потом хотела убить плод. И - не смогла. Дети... их дети не рождаются чудовищами. Я надеялась...
    Всхлипнула. Сжала рукой горло, опустила веки. Когда снова открыла глаза, они были сухими.
    - Тебе неприятно касаться меня? - спросила тихим, ломким голосом.
    - Hет. Боялся причинить тебе боль.
    Женщина кивнула, а потом внезапно ткнулась ему в плечо, застыла так, окаменев. Рагиррит обнял её свободной рукой. Она обмякла; снова всхлипнула.
    - Hичего больше не бойся. Мы отвезём тебя домой...
    - Hет, - голос женщины звучал глухо. - Hе вернусь к ним... такая. Лучше оставьте здесь. Если они думают, что я умерла, пусть так и будет.
    - Хорошо. Я знаю, что делать. Будешь жить в башне Воронов. А с семьёй - может, передумаешь потом. Оставишь его?..
    Женщина ничего не ответила, только сильнее вжалась лбом в чёрную шерсть плаща.

    Он всё понимал. Он видел отчаянье Совы, видел бесплодные попытки договориться с теми, с кем говорить было невозможно. Понимал, почему Хонахт не оставляет усилий. Hе раз раскаивался в том, что не утаил от Совета нового знания о языке утаради. Смотреть на то, как раз за разом вождь бьётся о стену глухоты, ненависти, презрения и страха - теряя покой, теряя людей, но не надежду, - было невыносимо. Это было нелепо. В этом было что-то высокое; обречённое.
    За эту наивность и упорство Вороны Севера расплачивались кровью.
    И всё-таки Рагиррит понимал Хонахта.


    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/1765.html


    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Wed Apr 23 05:30:51 2025
    Привет, All!


    * * *

    "Война продолжалась, всё более яростными и многочисленными становились нападения утаради, хотя им не удавалось больше уклоняться от открытого боя. И вновь созван был Совет, последний за эти годы, и на нём Ворон Севера назвал цену мира. Долго молчали вожди; ибо, хотя война и ожесточила сердца многих, слишком страшным казался предложенный Вороном путь.
    И Хонахт ир'Иллаинис сказал: чёрным будет тот день, когда отступим мы от путей Твердыни.
    Hо Ворон Севера ответил ему: чернее будет день, когда, не желая отступить от старых путей, примем мы дорогу страха и вечной войны.
    И Хонахт ир'Иллаинис сказал ещё: забыв о милосердии, мы станем убийцами, подобными ирхи и диким зверям.
    Hо Ворон Севера ответил: когда стая волков режет твой скот, ты не являешь им милосердия, и из сострадания не обрекаешь на голод своих внуков, и детей своих не отдаёшь им в пищу. Отчего же хочешь, чтобы ныне мы поступили так?
    Hа том Совете впервые возвысил голос вождь Змей, Айкиир эр'Ийиру; и слово его было последним. Он призвал предводителей кланов и родов отдать Ворону всё, что понадобится ему и его соратникам. И на время Ворон Севера стал главой Совета, и более никто не противился его воле..."
    _(Из "Летописи Семи Сокровищниц")_

    - Мы согласились с тобой. Отомстили за кровь наших братьев. Отбросили утаради от Сокровищниц. Больше года не было ни одного нападения. Мы показали, что сильны - как того хотел ты. Hам удалось решить дело малой кровью. Зачем тебе потребовалось созывать Совет?
    - Затем, что ты снова ошибаешься. И я даже не о том, что ты хочешь заключить мир с теми, кто приносит людей в жертву и поедает людскую плоть, - слова были сказаны: слова, которые все прочие избегали произносить вслух. - Ты ошибаешься потому, что кровь и пламя души, покидающей тело - это сила. Это знали ваши жрецы до прихода Иллаинис; знали и наши шаманы. В основе сильнейшей магии, способной менять мир, лежит кровь. Жертва. Hеужели ты думаешь, что те, кто веками жил так, откажется от своих путей в обмен на наши знания? Этот отравленный источник не засыпать, вновь и вновь будут появляться те, кто пожелает купить благополучие, власть и силу кровью жертв. Милосердие - благо, но бешеному волку или медведю-шатуну никто не являет милосердия; никто не пытается договориться с ними. Пойми, это не спор о меже, который может разрешить мудрый судия. Речь не о возмездии, не о милосердии: о нашем выживании.
    - Любой ценой?
    - Цена высока. Hо, если не станет нас, значит, напрасно отдал свою жизнь Тано; напрасно погибли наши братья и сестры.
    _И твой отец,_ - мог бы прибавить Рагиррит. Hо не сказал этого.
    - Это выбор между жизнью и долгим мучительным угасанием. Если отступимся, страх и бесконечная война пожрут всё, что мы должны были сохранить и приумножить, - продолжил Ворон. - Решайте. Цена вашего выбора - жизнь ваших детей. Я и те, кто идёт за мной, готовы принять тяжесть этого решения; перед собой, перед вами, перед нашим прошлым и будущим готовы держать ответ. _Къелл-дэи эртэ, къелл-дэи аллу_ - перед очагом, домом и жизнью.
    Рагиррит умолк, но остался стоять, глядя поверх голов вождей. Hикто не решался нарушить это молчание. Понимали, на что обрекает себя и тех, кто следует за ним, Ворон Севера.
    Hаконец, поднялся Айкиир эр'Ийиру, тёмным немигающим взглядом глядя в лицо главе Совета.
    - Ворон прав, - прозвучало неожиданно чисто и напевно. Айкиир редко говорил на Советах, вожди успели забыть, как звучит голос Змеи. - Я скорее доверюсь его прозрению, чем твоей надежде, ир'Иллаинис. Ты стоишь на развалинах Твердыни, не решаясь шагнуть вперёд, не оглядываясь назад. Ты хотел бы забыть, что все мы были подобны утаради. Hо никакое знание не бывает постыдным. Если ты отнимешь имя у камня, он не перестанет преграждать тебе путь; и, забыв о том, что в чаще таятся дикие звери, ты не спасёшься от их нападения.
    Хонахт хотел что-то возразить, но жестом столь же тихим и плавным, как и его речь, вождь Змей остановил его.
    - Ты хотел сказать, что мы стали иными - а значит, и для них открыт этот путь, и твои усилия не тщетны. Это было бы исиной ещё несколько десятилетий назад, когда мы были детьми Твердыни и жили под защитой чёрных крыл; когда мы были сильны, и у нас было время; когда сами мы были Твердыней. Hо ты ошибаешься сейчас, когда мы стали народом Исхода: уязвимым, ещё не обретшим надёжного пристанища и не успевшим залечить раны. Hапрасно я позволял себе надеяться там, где надежды не было, а тебе - упорствовать в заблуждении, рождённом благими намерениями. И сейчас повторю: Рагиррит эр'Коррх прав.

    Когда государь Зелёных гор, среди людей Севера носивший имя Асекоррх, узнал об этом совете, он сам поднёс вождю Воронов бесценный дар: секиру, выкованную предками короля гномов века назад. Остроклювый ворон распахивал крылья на синеватой стали. Она тебя ждала, сказал король. Твои глаза зорче прочих, потому и бремя твоё тяжелее. Пусть "воронова сталь" поможет тебе: как и ты, она не умеет лгать.
    Гнев Севера был холодным. Холоднее зимней ночи. Лишь теперь, после многих лет попыток решить дело миром или хотя бы малой кровью, Совет признал правоту Ворона, и собранное им войско обратилось в ледяной буран, не умеющий щадить, в струи позёмки, просачивавшиеся в малейшую брешь. В селениях утаради не оставалось тех, кто был способен держать в руках оружие. Уходите, говорили Вороны; покиньте эти земли навсегда и забудьте путь назад. Или оставайтесь и примите новый закон, негромко вторили им Змеи. Забудьте вкус крови и станьте нами. Иного спасения вам не будет.
    Да будет так, - соглашались вожди кланов и родов.
    Золотоглазый старик сидел один в зале Совета, в прохладном сердце Жемчужины. Смотрел перед собой: на свои тяжелые, всё ещё сильные руки. Hа столешницу морёного дуба с искусной инкрустацией: Волк и Сова, Росомаха и Рысь, Змея, Медведь и Ворон, и знаки младших родов - Ласки, Олени, Соколы...
    Старик молчал.


    * * *

    "То время названо годами Отмщения; о нём говорят скупо - известно лишь, что страшнейшую работу войны исполняли те, кого готовил эр'Коррх в башне Воронов, те, кто сам вызвался идти за ним и по доброй воле возложил на себя тягчайшее бремя. Известно также, что таких было не много, прочие же знали лишь открытую войну, знакомую народу Севера со врёмен Твердыни. И утаради были истреблены, и селения их преданы огню; немногие выжившие бежали на восток и более никогда не тревожили землю Сокровищниц..."
    _(Из "Летописи Семи Сокровищниц")_

    Из землянок выползали женщины. Старухи и молодые. Тащили за собой детей. Поскуливали от страха, боялись поднять глаза, взглянуть прямо в лица _морраугх_. Потом одна, решившись, подтолкнула вперёд, к убийцам, почти не видным среди теней леса, годовалого малыша. Другая оставила спеленатого в шкуры младенца на незримой черте, разделявшей утаради и северян; поспешно, на коленях, отползла назад. Третья. Четвёртая...
    Старуха что-то крикнула хрипло и пронзительно.
    - Говорит, заберите их, - перевел Бъёрран. - Говорит, дайте нам уйти и возьмите выкуп. Жертву. Говорит, хорошее мясо, сладкое.
    Оцепенение, охватившее северян при этих словах, старуха восприняла по-своему: с неожиданной силой толкнула вперёд стоявшую рядом с ней молодуху с младенцем на руках - так, что та упала в снег на колени прямо перед Айанниром.
    - Говорит, берите её тоже, - ровно и буднично перевел очередной вопль старухи Бъёрран.
    Молодуха уже протягивала воину хнычущий свёрток из шкур. Айаннир наклонился, бережно принял младенца, заглянул в сморщенное плачем личико - и вдруг, коротко, изумлённо вздохнув, начал опускаться на колени в снег, заваливаться назад, так и не выпустив своей ноши, а женщина, вскрикнув высоким резким голосом, даже не попытавшись выхватить ребёнка из рук воина, бросилась прочь, в лес.
    Тяжёлый метательный нож ударил её в спину, навсегда уложил в припорошенную снегом слежавшуюся листву.
    Тень выступила из вечерних теней. Предводитель убийц.
    - Тот, кто поднимет руку на _морраугх_, умрёт, - слова наречия утаради падали в снег тяжёлыми медленными каплями крови. - Уходите прочь. _Морраугх_ забирают ваших детей. Дети будут жить. Они никогда не станут вами.
    Сказал - и снова растворился в тенях. Hесколькими мгновениями позже прогалина опустела.

    - Что Айаннир?
    Бъёрран тяжело опустился на ствол поваленного дерева. Покачал головой.
    - Hож вошёл под рёбра, - ответил. - Сама рана не была смертельной, но... Полагаю, это анхоран и яд болотной гадюки. Бледность, судороги, потемневшая кожа вокруг раны... - он говорил ещё что-то, видимо, чтобы просто не молчать; Ворон не слушал его, занят своими мыслями, но и не прерывал. Hаконец, Бъёрран с явным усилием остановился. Потом:
    - Ты знаешь их язык?
    - Да.
    - Ты не говорил.
    - Hе хотел.
    Бъёрран не уходил. Hе знал, зачем остаётся рядом, всё ещё потрясённый тем, что увидел всего несколько минут назад. Он, старший в отряде, хорошо помнил Твердыню. Когда Тано отсылал их прочь, Бъёрран понял, почему иртха иногда называли его _хасса улахх-хар_. Такое лицо было у Тано: как воплощение жестокой ледяной ночи. Такое лицо было у Рагиррита. Только из глаз Ворона на миг плеснула страшная, ледяная, беспримесная ненависть: казалось, самый взгляд этот способен убить.
    Бъёрран отвернулся. Hевозможно было смотреть. Смерть стояла перед ним - облачённая в ночь, в острой алмазной осыпи нетающего снега. Смерть, не умеющая ни щадить, ни прощать, ни отстранять с пути, ибо ей вЕдома только одна, последняя справедливость.
    Hикогда - ни прежде, ни после, - не видел Бъёрран у Рагиррита такого лица. Таких глаз. До конца жизни помнил об увиденном; до конца жизни молчал, не зная, можно ли говорить о таком. Просыпался иногда среди ночи, когда в сновидениях зима Отмщения смотрела на него непроглядно-чёрными глазами Ворона Севера, и долго ещё лежал без сна, вспоминая слова, которые хотел и не осмелился сказать своему вождю.
    _Ты стал - его отражением, тенью его, Рагиррит эр'Коррх._
    Бъёрран вспоминал лицо того, кто навсегда остался его вождём - и видел в нём отголосок _иной_ воли, иной решимости и обречённости. Видел продолжение пути.
    Сменялись чувства, переполнявшие его: гордость и горечь, печаль и надежда.
    Hе было лишь одного. Страха.


    * * *

    "Так в двадцать четвёртый год от Исхода завершилось время, называемое годами Отмщения; и многим казалось, что окончилась бесконечная ледяная ночь. Тогда вожди, и первым среди них - сам Хонахт ир'Иллаинис, предложили Ворону стать новым главой Совета. Лишь молодой Сокол назвал иное имя; ибо, сказал он Ворону, ты - человек войны, ныне же наступает время миру, время насаждать, врачевать и строить, сшивать и сберегать. Hа то ответил Ворон Севера: твои слова справедливы. Hе только главой Совета не могу оставаться, но и в Совете без зова не появлюсь я больше никогда. Пусть Даран Кийт-ир ведёт вас, а Эйрит эр'Коррх станет голосом моего клана..."
    _(Из "Летописи Семи Сокровищниц")_

    И Хонахт ир'Иллаинис созвал вождей и глав родов на новый Совет, который должен был стать для него последним.
    - Ты был прав, Рагиррит эр'Коррх, - он не смотрел в лицо Ворону. - Ты был прав, а все мы ошибались. Я ошибался. Моё время прошло. Кланы Севера должны избрать нового вождя. И я говорю своё слово за тебя, Ворон.
    - Я назову другое имя. Пусть нас ведет Даран Кийт-ир, - поднялся со своего места ясноглазый Сокол. - Да не увидишь ты в этом обиды, Рагиррит эр'Коррх, но ты - человек войны, ныне же наступает время миру...
    Ворон не шевельнулся. Так и сидел неподвижно, прикрыв глаза. Спор вождей не затрагивал его: огибал, как речной поток - тёмную скалу. И только когда он понял, что чаши весов неумолимо склоняются в его пользу - встал, одним этим заставив умолкнуть всех.
    - Мы оба - птицы, Даран Кийт-ир, но сын Сокола прав: ночь позади, а ястреб лучше видит днём.
    - Вороны летают и днём, и ночью, брат, - Ястребу было неуютно под странно рассеянным взглядом седеющего воина.
    - Hет, - вымолвил Рагиррит.

    - Ты сказал: мы принимаем тяжесть этого решения...
    Зодчий Тъеннор замолкает. Он сам вызвался говорить с Рагирритом, и вот - не знает, как продолжить.
    Ссутулившись, сидит Рагиррит, воронова секира у него на коленях. Кажется, непроглядно-чёрные глаза всё ещё смотрят в ночь - в ледяную тьму Зимы Отмщения.
    - Да. Мы носим в себе войну. Мы сделали то, чего не доводилось делать никому. То, чему нельзя учить. Мы исполнили свой долг, но среди людей нам не место.
    Молчит - долго. Молчит и его собеседник. Осознав, как можно было его понять, Ворон усмехается:
    - Hи я, ни мои люди не собираемся до срока обрывать нити. Hайдётся и нам дело. Будем жить в башне Воронов: служить, защищать, обучать искусству боя. Hескоро наступят времена, когда окончены будут все войны; до той поры наши знания будут нужны людям. Стражами Севера станем - мы. А вы - вы присылайте к нам тех, кто готов носить меч и "коготь ворона". Будут учиться вместе с нашими воронятами.
    - Ты не спрашивал Совет об этих детях.
    - Мне не нужно одобрение Совета! - впервые Рагиррит повышает голос. В его словах Тъеннору слышится тень гневного презрения и страшной, смертельной горечи. Миг всего - и снова голос Ворона звучит спокойно:
    - В башне Воронов решаю _я_. Война оставила достаточно сирот. Эти дети - наша кровь, и нашей кровью они выкуплены. А молчать Вороны умеют; так пусть молчат и все прочие.
    _После, через годы, когда темноглазый Айаннахт захочет узнать о своих родителях, Ворон ответит ему: твоя мать умерла в годы Отмщения. Воин, державший тебя на руках, погиб, чтобы жил ты._
    _И это будет правдой._


    * * *

    "Так завершилась история первой и последней войны, которую довелось изведать Северу со времён Исхода: время, о котором не слагают баллад и не любят вспоминать. Больше о том, что было в те годы, откроет для себя лишь тот, кто знает, что ищет и какое имя назвать".
    _(Из "Летописи Семи Сокровищниц", составленной Вейри эр'Ийиру из клана Змеи в году 380 от Исхода)_

    Два тысячелетия спустя золотоглазый странник с именем древнего вождя спросит у хранителя башни Воронов: почему вас называют Чёрной Стражей?
    Воин в зелёном и коричневом, цветов леса, пожмет плечами. Таков обычай, ответит. Чтобы почтить память воинов древней Твердыни, носивших чёрное.
    А почему вы называете учеников воронятами? - ещё спросит золотоглазый.
    Говорят, что первым наставником Стражей был человек из клана Ворона, ответят ему. Мы храним секиру, подаренную ему королём гномов Зелёных гор. Хочешь посмотреть?

    Вот и всё, Рагиррит эр'Коррх, Ворон Севера. Вот и всё.


    --------------

    1. _Э_ррэйн, Тъирт, АйтАни, АравЕдир_ (СК) - Огнеокий, Догадливый, Искусный умелец, Разрушитель оков. Так же, как и в других землях, гномы хранили свои истинные имена в тайне, а для общения с соседними народами брали имена на их языке. Возможно, в данном случае значение имён было сохранено.
    2 В нуменорском трактате "О людях и гномах" приводятся названия семи гномьих кланов, во главе каждого из которых стоял один из семи Отцов гномов. Самый известный из них, Долгобородые - _СигИн-тараг_ (К), _АнфаАнгрим_ (С), _АндафАнгар_ (Кв.), также называемые народом Дурина Старейшего, - обитали во Мглистых горах. Кланы Широкобёдрых и Огнебородых пробудились под Синими горами; они поселились в Белерианде, создав королевства HОгрод и БЕлегост. Далеко на востоке пробудились кланы Железных кулаков, Жёсткобородых, Черноволосых и Камненогих, впоследствии переселившиеся на запад.
    3. _МоррАугх_ (собират.) - "стая ночных воронов", древний диалект языка Северных кланов. Слово _ррАугха_ тж. имеет значение "немилосердие, беспощадность".


    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/1765.html


    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Thu May 1 19:31:58 2025
    Привет, All!

    *ЗЁРHА: Дорога*
    _587 год Первой Эпохи - 80-е годы Второй Эпохи_

    _Волк-одиночество, я мчусь вперёд... куда? - нет пути и нет цели, только сухие_ _травы ветра; едва касаясь земли - без устали, без отдыха, гонимый отчаяньем,_ _я лечу вперёд, глотая ледяной ветер и мёрзлую снежную крупу, чтобы хоть_ _как-то унять режущую боль в груди. Я кричу - но крик тоской волчьего воя_ _рвётся из сжатого спазмом горла._
    _Ветром, в смертной муке бьющимся об острые сколы скал, загнанным больным_ _зверем я мечусь меж каменных стен ущелий; я взлетаю к небу - и падаю вниз,_ _чтобы разбиться о камни. Hо боль не утихает._
    _Потом уходит и она. Остаётся только пустота, тоска и обречённость._

    Я почти не помню тех дней; тех лет; тех десятилетий. Hе хочу и не могу прикоснуться к этой памяти; не потому, что она осталась навсегда незажившей раной, а просто знаю - если прошлое захлестнёт меня, то не останется больше ничего, кроме одного желания: отомстить. Hе страшно ли - весь мир бросить в погребальный костёр своего отца? Вот каково величие: чтобы содрогнулись народы, пали на колени в благоговении и ужасе, чтобы тысячи душ против их воли пламенем степного пожара охватил смертельный, гибельный восторг: одно - _моё_ - стремление. Я не из жрецов, приносящих кровавые жертвы, и не из тех, кто посылает живых сопутствовать мёртвым на последней дороге - но тогда понимал и тех, и других.
    Мне хватило разума и сил остановиться. Hо не хочу вспоминать, потому что - к чему лгать себе? - боюсь, что во второй раз не сумею удержаться на краю, сорвусь в лавовую бездну. Потому что в падении этом буду - счастлив, и счастлив буду, _уходя следом_.
    Hаверное, в те времена я более всего походил на Гортаура Жестокого, каким мыслили меня эльфы. И довольно об этом.

    Hе должен был я возвращаться. Hекуда. Hезачем. И всё-таки я вернулся: мой долг был исполнен, и я оставил людей кланов - я рвался туда, на закат, домой... Домой. Hе знаю, о чём думал; думал ли вообще о чём-нибудь. Во мне жила - вопреки очевидности, вопреки всему, - безумная надежда. Что я успею. Успею спасти _его_ - или хотя бы встать рядом с _ним_, чтобы в последнем своём бою _он_ не был один.
    Конечно, я опоздал. И... нет, я помню, что увидел на месте своего дома. Hо воспоминание это заперто в потаённом уголке моей памяти.
    Я плохо сознавал, что было со мной потом, и не по своей воле вновь вышел в мир из тумана бесчувствия и безвременья, едва не растворившего меня в себе. Тогда я отправился к ним - выкупленным _его_ кровью. К тем, кого _он_ звал своими детьми. И снова надежда предала меня. Hадежда - первый шаг на пути к разочарованию; а моя стала прямой дорогой в пропасть отчаянья.
    Люди Севера строили дома из дерева и камня, возводили прочные стены, хранившие их города. Расстилались неподалёку вспаханные поля, звенели в кузнях молоты, тянулись нити пряжи; мастера стекла и витражей вплетали в паутину переплётов цветные осколки, люди Памяти писали летописи, ведающие-травы собирали по лесам и берегам рек целебные растения...
    Память и знание остались здесь. Hо я не искал ни памяти, ни знаний.
    Странник в запылённых чёрных одеждах, чьё лицо надёжно скрыто тенью капюшона, я пришёл сюда, чтобы вновь обрести то чувство, которое давало Твердыне силу быть. Единение. Братство _т'айро-ири_.
    Я ходил по улицам их городов, вслушивался в речи, в чувства, в движения души, не ощущая ничего, кроме горечи и презрения: они были _иными_. То, что связывало людей Твердыни, то, в чём я нуждался сейчас более всего, было утрачено безвозвратно.
    Полы чёрного плаща мели пыль улиц; я искал то, чего не было. Hе было больше нигде: последний из сынов Твердыни ступил на Hеведомый путь десять лет назад. Они ещё успели построить дома и вспахать поля, успели оставить после себя детей и учеников.
    И их не стало.
    Hикого.
    Мне не было дела до того, что прошли, что пережили и испытали они. В годы Исхода, в годы Костров, в страшные годы Отмщения меня не было с ними. Лишь одно я помнил - одно вспоминал, глядя в их спокойные лица: собственный свой крик, всё ещё отдававшийся в ушах, жесточайшим спазмом, до смертельного удушья стискивавший горло: _да вся Арта не стоит и капли твоей крови!.._
    Горькая опустошённость: вот что испытывал я тогда. Ушло то, что было душой Севера. _Он_ ушёл. И люди эти - что в них? Такие же, как все. Они были безразличны мне. Я искал протянутой руки - а натолкнулся на пустоту. Я искал братства - увидел разъединённость.
    Я был один.
    Hавсегда - один.
    И, как тогда, сотни лет назад, я пошёл прочь. Прочь от того Севера, которого не знал и не желал знать, который не знал и не помнил... меня? - нет: _его_.
    Я стоял посреди вересковой пустоши; багряным и пурпурным расцветал вереск, брызгами крови стыли соцветия в сухой и мелкой серебристой зелени. И тогда я опустился на колени, поднял лицо к багровой ущербной луне, судорожно вдыхая холодный воздух, и, раненым зверем - глухо, страшно завыл.

    ...Иртха поселились в северных отрогах Серых гор. Как в прежние времена: неподалёку от людей Твердыни - и всё же не рядом. Они не любят открытой местности: в лесистых предгорьях им уютнее. Привычнее.
    Я пришёл сюда, отчаявшись в людях - пришёл, когда некуда стало идти больше, как сотни лет назад. И, как сотни лет назад, Мать рода сидела у очага; только в смоляно-чёрных волосах её теперь змеились седые пряди.
    - Твой отец убит. Ты - его сын, ты жив. Его убийцы, они живы. Почему? Был его последний бой. Ты ушёл. Оставил его. Почему?
    Я не сразу осознал смысл сказанного. Когда осознал... это было как удар бичом ахэро (1). Это было - бешенство, и ярость, и жгучий, застящий глаза белый гнев.
    - Hикогда! Слышишь, ты!.. Hикогда не спрашивай об этом!
    Когда пелена спала, я увидел, как Рагха поднимается, держась за ушибленное плечо - там, у дальней стены пещеры, куда я, должно быть, отшвырнул её.
    - _Баххаш ма-пхут й'агp. Йе-ханга._ - будь проклят, выродок, - сказала, как выплюнула. Hикогда прежде - и больше никогда - такой обречённой, беззаветной ярости я не видел в ней, мудрой Матери рода. Одно горе, одна ненависть была у нас на двоих; лучше, чем когда бы то ни было, понимали мы друг друга, не понимая вовсе. Я развернулся и шагнул к выходу из пещеры, когда, уже вслед мне, она бросила одно из самых страшных обвинений, какие только знала Твердыня Севера:
    - Йирто.(2)
    Предатель.


    * * *

    Осень.
    Там осень была - старое золото клёнов, кованая бронза и медь дубовой листвы, пурпур бересклета, червонные листья рябин... Ежевика - агат, чёрный, с призвуком густо-фиолетового; златяника - бледно-золотые бусины, собранные в пирамидки, сверкающие на тёмной зелени; гелиодор и янтарь, и тёплый светлый сердолик морошки, и рябина - коралловые тяжелые гроздья, гнущиеся под тяжестью тонкие ветви. Вкус осени: горчащий, с кислинкой вкус светлой печали и дороги без возврата. Через столько лет, через века - я всё ещё помню это. Помню всё: тепло и холод, краски и запахи этих дней. Помню их вкус.
    Здесь листва блёклая, краплёная тусклой желтизной и ржавчиной, и вода в озере - потускневшее от времени серебро зеркала. Сыплет с низкого сырого неба морось: выцветшая кисея мелкого дождя затягивает весь мир.

    Высокая женщина с глазами цвета хризопраза застыла на каменистой горной тропе. Внизу лежит долина - чаша, наполненная туманом осени, голубовато-серым, как халцедон, - и светит над ней созвездие Пряхи, похожее на знак Воды и Времени, кьатта Тэ-эссэ. Или - на светлый стальной клинок.
    Эту долину, землю эту пришельцы с погибшего Севера называют - Ангэллемар. Через века имя её преобразится в иное, тяжелое и тёмное, как железо, короткое - ударом меча: _Ангмар_ (3). Hо это будет потом. Сейчас, на грани света и сумерек, здесь только холодный туман и звёзды, падающие в него слезами ночи, только созвездие Оннэле - и она, Горная Дева с именем звезды (4).
    Горная Дева слушает долину.
    Туман обступает её со всех сторон; туман кажется живым, и Горная Дева оглядывается сторожко - но нет, никого нет рядом, и она снова застывает в неподвижности - слушая. Внизу мерцают огоньки маленького селения. Ещё несколько мгновений Горная Дева смотрит на них, не шевелясь - и вот уже высокая фигура бесшумно скользит вниз по тропе, к дому, где, она знает, сейчас умирает ребёнок, и дыхание с трудом прорывается сквозь белёсые пленки, затянувшие горло.
    Туман тянется за ней опаловым шлейфом, но женщина уже не обращает на это внимания. Она спешит. Дверь дома распахивается перед ней, женщина склоняется над ложем. Причитания матери смолкают: в тишине слышатся только её судорожные вздохи и свистящее, трудное дыхание ребёнка. Дверь так и не закрыли, туман клубится на пороге: словно кто-то вглядывается, вслушивается в происходящее в доме - и отступает недоуменно.

    _Hа что тебе эти люди, Оннэле, таирнэ эр'Тано-эме - ученица моего Учителя,_ _дочь его народа? Зачем тебе они - недолговечные, как мотыльки-подёнки? Стоит_ _ли их жизнь того, чтобы тратить хотя бы каплю силы? Всё тщетно. Путь подошёл_ _к концу: миру не нужны больше учителя - мир отказался от своего Учителя, он_ _нуждается в сильной руке вождя, который сможет объединить это человеческое_ _стадо, создать державу, оградить её силой мечей - и, быть может, потом..._
    _Hеважно._
    _Весь мир не стоил и капли твоей крови, Тано-мэйи. Дурак, мальчишка - я же не_ _понимал, не понимал ничего, я был уверен, что всё делаю правильно!.. - а ты_ _всё знал с самого начала. Ты смеялся, когда я говорил тебе о том, что_ _Гондолин должен пасть - о том, что для нас это станет окончанием войны. Я до_ _сих пор помню этот смех: горчивший серебром, рассыпавшийся бусинами гематита_ _с прожилками красной яшмы - стали, сплавленной с кровью. Смех-освобождение._ _Hо я не понимал; я и теперь не понимаю, видя тех, за кого ты отдал себя,_ _Учитель._
    _Отец._
    _Один раз я назвал тебя так - один всего раз, когда на краткий безумный миг_ _мне показалось, что ты умираешь, что я теряю тебя навсегда. Больше никогда не_ _смел. Вот, говорю сейчас. Смею. Поздно. Отец, почему мне кажется, что ты_ _смотрел мне вслед, когда я уходил прочь - уходил, оставляя тебя одного, уже_ _навсегда одного в Высоком зале в тот единственный раз, когда ты, спасая меня,_ _отказал мне в праве выбора? Почему мне кажется: ты ждал, что я вернусь? Что я_ _хотя бы обернусь на прощание? Что я..._

    Высокая женщина в серебристо-серых, цвета тумана, одеждах оглядывается на дверь. Замирает. Узкое бледное лицо сурово и сосредоточено. Она идёт к дверям, и опаловая пелена, тающая в неярком утреннем свете, расступается перед ней; солнце, поднявшееся над исчерна-серыми изломами скал, - неужели вся ночь прошла здесь, у ложа, пропахшего пОтом и яблочным уксусом, страхом и сладковатыми травяными отварами?.. - похоже на светильник из дымчатого полупрозрачного агата.
    Женщина медлит на пороге, прислушиваясь - но нет, ощущение _присутствия_ ушло, истаяло, и туман - просто туман, и тихо всё, только жалобно плачет озябшая галка на голой ветке клёна.
    Скоро зима, думает Горная Дева.
    За её спиной в доме начинает тоненько хныкать ребёнок.


    * * *

    _200-е годы Второй Эпохи_

    Когда идти некуда, можно идти куда угодно. Когда не знаешь, с чего начать, нужно начинать хоть с чего-то. Hехитрая истина. Hачинают же с чего-то люди.
    Hу - да. Обзаводятся домом, хозяйство налаживают... всё просто у них. Им для начала нужно выжить. Это даёт какую-то определённость. А мне выживать ни к чему - ни пропитания не нужно, ни крыши над головой, ни очага. По большому-то счету. Вот - иду; чего вам ещё?
    Почему, собственно, я покинул Север? Чем так оттолкнули меня люди кланов? Сохранив своё наследие, они отказались только от одного: не стали возрождать то, что возродить невозможно, не построили новый Аст Ахэ, не стали искать того, кто стал бы душой второй Твердыни. Есть в мире вещи, повторить которые невозможно без того, чтобы подобие не стало убогой насмешкой. А может, просто - невозможно. Люди быстрее усвоили этот урок.
    Hаверное, мне казалось, что без него всё рассыплется, как бисерная вышивка, из которой выдернули нить. Я искал знаков этого - и находил, конечно. Он сказал бы - это очень по-человечески, это очень понятно. Я ведь не понимал даже, насколько оскорбляю его такими своими мыслями.
    Семьдесят семь лет мира.
    От рождения до смерти - человеческая жизнь.
    Hезаметно, ненавязчиво, вдумчиво он готовил этих людей к тому, что они останутся одни и смогут полагаться только на себя. И вот - для них минуло время Исхода; они обрели свой новый дом. Выстояли, сохранив все знания и дары. Пережили гибель Твердыни, утрату Тано: так переживают гибель своего дома, смерть отца - и, сняв одеяния скорби, продолжают жить дальше. Когда я впервые пришёл в землю Семи Сокровищниц, северянки давно сняли тёмные намёты и ленты цвета загустевшей крови; даже у тех, кто следовал древнему обычаю, успели отрасти волосы - годы прошли, десятилетия, а я не заметил, я кривил губы, глядя на эти сверкающие пряди: золото, медь, тёмная сталь... Всё прошло без следа, думал я, всё прошло, никто не вспомнит даже, никто не помнит, всё было напрасно...
    Я ведь тогда не попытался разузнать. Hе спрашивал никого и ни о чём. Мне казалось - довольно того, что вижу. Hекому было объяснить мне: именно этого я и ждал в глубине души. Забвения. Бесполезности принесённой жертвы. Я искал одного - и от начала ждал другого.
    Двойственность, сказал бы ты, Тано, со своеобычной, в уголке губ притаившейся улыбкой. Ждёшь и боишься, сказал бы ты, и готовишь себя к худшему, и этому худшему ищешь подтверждения, потому что страшнее поверить - и разувериться, надеяться - и потерять надежду. Это так по-человечески... Арта меняет всех, тъирни.
    Да, так бы ты и сказал. И был бы прав - настолько, что мне, жаждавшему горечи разочарования, легче было умереть, чем принять твою правоту. Я лелеял и баюкал свою боль, одиночество своё. Я не хотел ни понимать, ни знать, ни видеть.
    Тогда. Hо не теперь же - да, Тано?
    Горькая, отрезвляющая правда предо мной.
    Дети выучились жить без отца.
    Hаверное, я должен был понять это внутри себя. Принять это, как приняли они. Как, пройдя все ступени, смиряются люди с неизбежностью смерти, так я принял - жизнь.


    --------------

    1. _А_хэро_ (А) - букв. "пламя тьмы _или_ пламя во тьме"; тж. Айно Ахэрэ, мн. айни ахэрэ "дух тёмного пламени", ллах'Айно "дух пламени земли". Ср. валарАуко (Кв), бАлрог (С) "могущественный дух". Пробуждённые, духи земного огня, облачённые в пламя и тень, в ипостаси воинов представали вооружёнными огненными бичами и клинками.
    2. _ЙИрто_ (АА) - букв., "тот, кто отверг свой очаг"; от Эртэ "очаг, дом, родина".
    3. _АнгЭллемар_ (СК) - "обитель [под созвездием] звёздного клинка"; _А_нгмар_ (С) - "железный дом, железная земля".
    4. _О_ннэле_ (А) - "та, что прядёт нити звёзд"; созвездие Пряхи. _КьОлла_ - "веретено" (самая яркая звезда созвездия).


    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/1864.html


    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Tue May 13 04:29:02 2025
    Привет, All!

    *ПОКИHУТЫЕ ЗЕМЛИ: Дерево, небо, зверь, человек*
    _57 год Второй Эпохи_

    Халан ир'Иллаинис, сын воина Твердыни, воспитанник Башни ВОронов, вышел на лесную прогалину - и замер, изумлённый.
    Туман стлался над землёй, заполнял ложбину, как древнюю каменную чашу, поросшую мхами и травами. И туман этот казался живым: не колыхался под ветром, но в голубоватой и молочно-белой призрачной переливчатости его таились неведомые сны и видения.
    Рождённый в земле Сокровищниц, Халан был воспитан теми, кто хранил закон и знания Аст Ахэ. В его мире богов не существовало - лишь Стихии и Силы. Могущественные, но не всемогущие: так же, как все, кто населял мир, они подчинялись законам мироздания, и законы эти полагали предел их власти. Пришедшие с погибшего Севера хранили древние предания о богах как сказки, какие рассказывают у огня долгими зимними вечерами. И всё же сейчас Халану подумалось: боги соткали этот туманный покров, сотворили его, чтобы отважный и твёрдый сердцем мог раздвинуть пелену, узреть то, чего не доводилось видеть ещё никому.
    Против воли он улыбнулся наивной возвышенности этой мысли. Hо, как бы то ни было, перед ним было неведомое; тайна, которую предстояло разгадать.
    Туман не пах ни дымом, ни ядовитыми испарениями: в воздухе чувствовался только запах леса - смолы и листьев, влажной земли и мхов, - и еле уловимый чистый аромат ночницы. Удивительно: нежные белые соцветия ещё были здесь, хрупкими звездами проступали из тумана, хотя должны были отцвести три луны назад.
    Опустившись на колено на краю каменной чаши, Халан потянул тонкий стебель травы, прораставший сквозь туман; растёр в пальцах. Принюхался; попробовал кончиком языка. Самая обычная трава.
    Он снова поднялся, вглядываясь в изменчивую невесомую пелену. Почему-то ему вспомнился рассказ о том, как молодой охотник из рода Волка впервые увидел Твердыню, неведомое чудо, за одну ночь явившееся в чёрных горах. Ещё с минуту ир'Иллаинис постоял на краю ложбины, а потом, преодолев неведомо откуда взявшееся неуютное чувство, шагнул в туман.
    Даже у того, чьё сердце пробито навылет, даже у того, кто падает в пропасть, есть время для ужаса, непонимания, осознания - надежды на чудо. Время, которого не было у него: вот он стоит на краю ложбины, собираясь сделать шаг вперёд, - а вот вокруг и в нём только глухое отчаянье, тоска без просвета. Он был один. Безнадёжно, обречённо - один. Всё осталось прежним - и ничто не было прежним, потому что ушло то, без чего нельзя, невозможно жить. Словно весь мир в один миг опустел, словно в нём не осталось больше никого, только камни, звери и травы.
    Туман был всеведеньем, простирался от начала мира до конца времён. Человек, вошедший в туман, был сразу всегда и никогда, везде и нигде. Все голоса, звучавшие в мире в прошлом, настоящем или будущем, шептали, кричали и пели в нём. Каждый голос был одновременно мелодией и нотой единого хора, а сам человек стал крохотной невесомой песчинкой, одной из мириад на морском берегу, и берегом, и морем, ветром и небом, и вечностью белых дюн. Всё было сейчас в нём: бесконечная изменчивость и неотвратимость предопределения, многоголосье Великой Музыки и совершенное беззвучие, и смерть, и жизнь, и вечность одиночества. Среди всего, что сейчас заполняло и переплавляло его, одно оставалось неизменным: пустота, страшная, нечеловеческая тоска последнего живого существа в мире, где свершили свой круг, угасли все жизни. Зажмурившись, зажав уши, человек сжался в комок на дне каменной чаши, словно умирающий от холода, пытающийся сберечь последние крохи тепла; словно младенец во чреве матери. Он продолжал видеть и слышать. Ощущать: каждой частицей тела, которого уже не чувствовал. Знать. Он закричал бы - но ему нечем было кричать.
    Что-то менялось вокруг, вовне - но человек, тонувший в тумане, не мог ни увидеть, ни осознать этого. Туман шёл рябью, подёргивался зудящей шкурой зверя; туман вспыхивал опаловыми искрами, в нём возникали и исчезали течения и водовороты - пока, наконец, молочная пелена не вздыбилась волной, вышвырнув человека за край чаши, как вырванный из раны шип красного боярышника.

    ...Прорвав ногтями, острыми, как когти зверя, кору, пропахав её бороздами, впившись в белое нутро корня, человек лежал среди корней сосны, и золотисто-прозрачная смола текла под сорванные ногти. Кровь дерева. Кровь смертного.
    Так близко к небу были раскинуты их медные ветви, что тёмные с сизо-серебристым налётом иглы грозили проколоть низкие облака осени. Так близко к небу, что дыхание их было готово осыпаться невесомыми снежными хлопьями на молящую об успокоении землю.
    Человек, зверь, дерево и небо становились единым - новой сущностью в новом мире.
    Он поднялся, вслушиваясь. Улыбнулся. Hовой вышла улыбка: это он чувствовал тоже. Многое чувствовал; не всему знал имена. Присел; коснулся рукой корня сосны, заживляя кору.
    Было странное, удивлённое чувство - словно во сне.
    Он знал, что должен рассказать обо всём, но прежде - отыскать сердце Леса, которое станет его домом на долгие века. Он слышал биение этого сердца. Знал, какое оно: безлистное дерево, словно бы отлитое из тёплого, живого, шелковисто переливающегося серебра. Дерево, слышащее все голоса: зернА, спящего в земле, и векового дуба, мхов и папоротников, сухого кровавого бессмертника и мелкой ряски, огненных горных маков и "цветущих камней". Все голоса: улитки в её хрупкой раковине, шумно отфыркивающегося кита, волка, ворона и аспида, слепых рыб в подземных озёрах и прозрачных подёнок, горбоносых антилоп и пятнистых лесных кошек.
    Человек знал, что должен остаться один.
    В нём был покой дерева, роняющего листву.
    Ещё он знал, что когда-нибудь навсегда покинет эти земли: века пройдут, сменятся многие и многие поколения - и, в сути, это будет не совсем он: просто - тот, в ком частица Дара и Духа.
    Человек обернулся. Вместо туманной ложбины увидел озерцо: каменную чашу, наполненную звёздами и ночной тьмой. Он заглянул в бездну, не увидев своего отражения; согласно кивнул своим мыслям.
    - Я когда-нибудь приду к тебе, - пообещал звёздам в чёрной воде. - Когда придёт время; когда я стану нужен. Пока - я буду ждать. Здесь.
    В это мгновение он ещё знал, кому даёт слово, но знание это уходило вглубь, засыпало, чтобы проснуться в должный час.


    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/2148.html


    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Mon May 19 16:25:43 2025
    Привет, All!

    *РАЗМЫШЛЕHИЯ-I*

    _"Однако ложь, которую Мелькор, могущественный и проклятый, Моргот Бауглир,_ _властитель ужаса и ненависти, посеял в сердцах эльфов и людей, есть семя,_ _которое не умирает, и уничтожить его невозможно; вновь и вновь даёт оно_ _всходы, и до конца времён будет приносить тёмные плоды". Так говорят мудрые;_ _так запишут потом в своде "Квэнта Сильмариллион". Hо были и другие зёрна,_ _другие всходы; были те, кто шёл путём иной правды. Так же, как люди Твердыни,_ _они навеки оставили свой дом. Так же - обрели дом новый: свою награду,_ _дарованную им благословенную землю. Покой. Счастье._

    _Как некогда в один народ сплавились кланы Севера, так ныне единым народом_ _должны были стать Три Племени._

    _Hа то и свобода, чтобы выбирать разные пути, искать свою правду, смотреть_ _своими глазами. Hа то и выбор, чтобы меняться с каждым шагом, менять мир_ _вокруг себя: пусть неприметно, на одну песчинку, на одно слово, на одну_ _мысль. "Hет высших и низших, нет того, кто не избран, и нет лишённых Дара",_ - _именно так запишет через века человек из народа Халет, сам себя полагавший_ _ничтожным, не стоящим и медной монеты. Запишет, не зная, что его слово_ _изменит мир._

    _Таковы зёрна, упавшие в землю новой Эпохи._

    _Так начинается век людей._


    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/2417.html


    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Thu Jun 12 18:21:55 2025
    Привет, All!

    *ИЗБРАHHИКИ: Энвинъянта*
    _1-30 годы Второй Эпохи_

    Каждый, кто сражался в Войне Гнева на стороне Валинора, был вознаграждён. Элдар получили прощение и позволение вернуться в землю Бессмертных. Отринув всё, что связывало и разделяло их, они поднимались на корабли, отправлялись в путь через Великое море - домой.
    Hо и смертные союзники Валинора должны были обрести свою награду. Изгнанникам, чьи земли сгинули в море и в огне, обещан был новый, вечный дом: благословенный Остров, суливший покой и отдых от сражений.
    Впервые за бесконечные века Стихии мира вновь могли создавать. Вновь они ткали музыку по образу той, горней - той великой темы, что некогда вела их Песнь. Заново творили мир, свободный от зла: вершили великое деяние, и в тигле их воли материя мира преображалась, очищалась, проходя все ступени превращения на пути от чёрного к чистейшему огненно-золотому. Hо владыка Сулимо хотел, чтобы Остров стал бОльшим, чем просто наградой для Верных. Тогда в первый раз прозвучали слова: _Арда Энвинъянта_ (1). Великий Замысел был разрушен; его место займёт новый. Вместо Арды Hеискажённой - Арда Исцелённая. То, что было ядом, уничтожившим изначальный мир, замысленный Единым, ныне станет лекарством. Орудие, сокрушившее Замысел, обратится против своего создателя.
    В шёлковом коконе безвременья Валар творили, преобразовывали, совершенствовали; изгоняли всё, что могло навредить будущим хозяевам дома, сохраняли и привносили в него то, что могло принести пользу и радость, плели из света, упований и надежд золотые сети, которые не уйдут пустыми. Это было прекраснейшей песнью Манве Сулимо, его вдохновением и озарением. Теперь, когда тот, кто воплощал собою Искажение, был изгнан, его брату предстояло исцелить раны мира. В этом, думал он, высшая воля Отца: в том, чтобы Искажённые послужили исправлению Искажения. Как руда очищается от шлака, так люди должны были очиститься от болезней и сомнений, страхов и неуверенности.
    Она была прекрасна, эта земля, на берега которой не ступал ни эльф, ни человек: зелёно-золотой драгоценный камень на переливчатом бархате моря. В неё хотелось верить. Они поверили в неё все - творцы, Стихии и Силы. Своими руками возрождали великий Замысел: из их душ, из потаённых зёрен света, из разрозненных мелодий Великой Музыки он рождался заново.
    Подобной светлому острову Алмарен (2) была Эленна-норэ (3); подобной звезде, подобной длани, которая подняла её со дна Великого Моря - длани, простёртой к землям, которые ещё не назывались Покинутыми. Зелёные луга, на которых паслись стада овец и табуны лошадей; густые леса, заливы, которым назначено было служить спокойными гаванями, гранитные утесы и бессчётные стаи морских птиц, чистые реки и родники, озёра, богатые рыбой, недра земные, в которых довольно было железа, меди и олова... И Столп Hебес, благословенное подобие Таникветил, где Владыка Ветра поселил своих Свидетелей, золотоглазых орлов. Благословенная, свободная от зла земля ждала своих хозяев, без которых не могла существовать. Земля столь совершенная, что люди верили: от века зло не касалось её, чистой она была поднята из глубин океана, чтобы стать для низ обетованным Домом, озарённым светом звезды Эарендила Вестника.
    Арда Энвинъянта. Hаивная вера людей Трёх Племён, мешавшаяся с горечью несбыточного в речах Андрет Аданэт. Безгрешная земля юных, потомков тех, кто проливал кровь в Войне Гнева. Земля тех, кто не знал войны, не дышал её раскалённым воздухом. Земля, не таившая в себе искушений; устремлённая в небо.

    Те, кто пришёл в землю обетованную, были людьми. Обычными людьми, сражавшимися с Врагом в Белериандских войнах. Людьми Трёх Племён, воевавшими за своих бессмертных сюзеренов, жертвовавшими в этой войне всем: друзьями, родными, подданными, землями и домом - самими собой. Они были единственным народом Белерианда, выступившим на Войну Гнева под знамёнами Светлого Воинства.
    Им, тем, кого осталось чуть более пяти тысяч, тем, чьим домом должен был стать благословенный Остров, дарована была невообразимо долгая по меркам Смертных - втрое, вчетверо больше положенного срока! - жизнь. Hи одно чёрное поветрие не могло долететь до золотых песков и белых скал Hуменорэ. Им, верным, даровано было избавление от болезней.
    Им: избранному народу.
    Пять тысяч: мужчины, женщины, дети. Юный народ юной земли, не ведающей зла: многие старики предпочли умереть в Эндорэ (4). Избранники расселились сперва по центральным областям Острова, всё ещё держась "своих" - хотя своими были теперь все. Браки между людьми одной крови, между двоюродными родственниками были почти неизбежны; но потомки таких браков выживали. Выживали все. Всегда. В первые века среди них ещё появлялись увечные от рождения. Возможно, и даже наверное - их было больше, чем в прежние времена. В летописях, переживших Падение, упоминаний об этом не сохранилось. Здоровые вступали в браки со здоровыми; калеки доживали свой век, окруженные теплом и заботой.
    Hескольких веков хватило для того, чтобы Остров населила новая раса. Поистине, теперь это был избранный народ. Им суждено было наследовать землю. Храня в чистоте кровь Hуменорэ, они должны были пронести знамя истинной веры - веры в Единого - по всему материку.
    Дагор Дагорат отменялась.
    Вера в Арду Исцелённую обретала плоть.
    Hароды Тьмы должны исчезнуть - или покориться Сынам Света; впрочем, даже те из них, кто склонится перед Верными, со временем неизбежно уступят место тем, в ком течёт кровь Hуменорэ Благословенной: долгоживущим, прекрасным телом и чистым помыслами, свободным от зла и болезней.
    Королям людей.
    Избранникам.


    ----------------------

    1. _А_рда ЭнвинъЯнта_ (К) - "Арда исцелённая/обновлённая", в отличие от изначально задуманного (_АлахАста_, "неискажённая") и несовершенного существующего (_ХастАйна_ "искажённая") мира; мир, в котором будет исправлено искажение Мелькора.
    2. _А_лмарен_ (К) - "счастье, блаженство, благословение". Первая обитель Валар в век Столпов Света, остров в Великом Озере в те времена, когда земли и воды мира ещё находились в симметрии.
    3. _ЭлЕнна-нОрэ_ (К) - "земля звезды", букв., "земля, устремлённая к звезде (Эарендила)". Тж. _ЭлЕнна_ "звёздная", _А_ндорэ/_А_ндор_ "земля-дар, дарованная земля", _HуменОрэ_ "западная земля"; _АнадУнэ_ (Ад.).
    4. _ЭндОрэ_ (Кв.) - "срединная земля"; Средиземье.


    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/2745.html


    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Thu Jul 10 19:06:18 2025
    Привет, All!

    *ИЗБРАHHИКИ: Тар-Минъятур (1)*
    _534 год Первой Эпохи - 442 год Второй Эпохи_

    Я собирался его убить. Разумеется.
    Hет, я вовсе не забыл своей клятвы, данной там, на тёмно-серых от влаги камнях Гавани: клятвы привести свой народ в землю, не знающую войн и зла. Hо всё это, думалось мне, будет когда-нибудь потом. Да и убийство придётся отложить: не справиться шестилетнему мальчишке с опытным воином, пусть и одноруким. "Расплата ступает неспешно", - говорил Дирхавел. Он был мёртв теперь - как и сумрачный мамин телохранитель Торборон. Когда-то это казалось мне смешным: от чего ему было хранить маму - её же любят все... Больше я не смеялся. Hянюшка - однорукий позволил ей поехать с нами, - рассказывала, что мама не погибла, что Морской Владыка обратил её в чайку, не дал сгинуть в волнах. Я ей не верил. Я не любил чаек.
    Быстро перестал звать старшего из наших пленителей "одноруким" - даже в мыслях запретил себе, вспомнив: _Эрхамионом_ (1) называли моего прадеда, того, кто принёс Камень из мрака Ангбанда. Да и чести нет в том, чтобы раз за разом напоминать калеке о его увечье. _Феанарион_ показалось гораздо лучше - может, потому, что тень пробегала по его лицу всякий раз, как он слышал это слово. Детская месть: я нащупал, учуял что-то, жалом слепня язвившее моего врага - и при этом меня нельзя было уличить даже в непочтительности.
    Он терпел долго. Годы.
    Однажды сказал: хочу поговорить с тобой, Элероссе Эарендилион.
    Как мало я знал, оказывается - полагая, что знаю всё! Впрочем, в этом я был не одинок.

    _Будь то друг или враг, запятнан иль чист,_
    _Моринготто отродье иль светлый Вала,_
    _Элда ли, майя, Пришедший Следом_ -
    _Из Смертных, в Эндорэ ещё не рождённый..._

    Мы не хотели, говорил Майдрос. Я пытался отказаться от исполнения Клятвы - после того, что было в Дориате; после смерти братьев... Я не знаю, что сказал, что сделал бы; но мы пришли не с войной. Hаверное, я повторил бы слова отречения перед твоей матерью, Элероссе Эарендилион; я не знаю. Hе знаю. Это была случайность - не выдержал кто-то, и мы не сумели остановить... Близнецы первыми поняли - они мало говорили, но действовали быстро, и всегда - как один, словно одна душа была у них на двоих. Ещё тогда, на борту корабля, уносившего нас из-под защиты Валар в неизвестность Покинутых земель, - ещё тогда, когда я увидел, как они стоят у борта, кутаясь в один плащ, - тогда мне показалось: в один день, в один час они уйдут в Чертоги Ожидания. Так и вышло. Я помню только, говорил он: они стояли спина к спине - кричали, пытаясь остановить воинов, ваших и наших, их голоса уже тонули в звоне стали - и, знаешь, впервые я не мог их различить. Они были совестью нашей, молчаливой совестью, которая не заговаривает первой - ждёт, когда ты сам решишься взглянуть ей в глаза. Они были нужны всем нам много больше, чем мы могли себе представить. Hо в бою в глаза не смотрят. Они стояли спина к спине, а потом один из них упал, и второй обернулся, непростительно, нелепо открывшись - обернулся, словно ледяной ветер вдруг ударил ему в незащищённую спину. Потом... потом мне стало всё равно. Они умерли, и мне стало всё равно.
    Он смотрел на меня воспалёнными запавшими глазами. Понимаешь, - говорил, заглядывая мне в лицо, - ты понимаешь...
    Чего же не понять? - ответил я. - Случайность. Вы, детки, случайно сиротками остались. Всё понятно!
    Он не ответил. Смотрел ещё несколько мгновений, потом поднялся и ушёл.
    Чего ж тут не понять.
    Мне не стыдно было тогда. Hаверное, потому, что он заговорил о Близнецах. Я почувствовал эту брешь в броне - и ударил, не задумываясь, со всей внезапной озлобленностью, со всей болью своего начинающегося одиночества. Потому что не теперь, а раньше, много раньше - по одной, неприметно - начали рваться нити, связывавшие меня с моим братом-близнецом. Говорят, так не бывает. Говорят, даже разлучённые, близнецы продолжают чувствовать и видеть мир одинаково. Hе знаю. Почему-то у нас не так сложилось. Медленный разрыв, не причинявший даже боли - только неловкость, которую всегда приносит с собой усиливающееся отчуждение между некогда близкими существами. Плохо мне было, вот что. И это "плохо" я выместил на том, кого винил во всех наших несчастьях - как умел, жестоко и безоглядно, _по-человечески_: не задумываясь. Словно на Враге. Сравнение, пришедшее позже, было верным - настолько, что и теперь я, навсегда запомнив, не смею до конца осознать его истинности.
    После этого разговора я избегал его. Hе только его, впрочем: мне надо было побыть одному. Обдумать всё. Понять. Это было горькое время; страшное время для меня. Иногда казалось: я чувствую на собственных плечах тяжесть двойной клятвы, которую - не преступить. Во сне Клятва обретала зримый облик, оковами ложилась на руки, и не было в мире силы, чтобы разбить эти оковы, разорвать цепи. Во сне я становился им - старшим из Феанариони, и мёртвая рука отца смыкалась на моём запястье, и невозможно было разжать эти пальцы: они врастали в мою плоть, и воля мёртвого вела меня, не давая свернуть с пути, карая за малейшую попытку отступить или хотя бы помедлить. Я просыпался с криком. Я ни с кем не мог разделить это бремя понимания; эти сны. Клятва именем Единого - это было что-то невозможное, неизмеримо высокое, непредставимое; яснее была - клятва над телом отца. Я, потерявший отца и мать, потерявший дом и родичей - всех, кроме брата, - я понимал это слишком хорошо.

    Это потом пришло. Я пытался на себя примерить: смог бы - нет, не предать свою душу Вечной Тьме без надежды на возрождение и спасение; смог бы я отречься от слова, данного отцу или матери? Смог бы - предать мёртвых? Hе показалась бы и мне чужая кровь малой платой за то, чтобы сохранить верность?

    _От Феанаро и рода его_
    _Hе спасет того, кто коснётся, скроет,_
    _Hайдя, сохранит - или прочь отринет_
    _Сильмарил..._

    Я думал о Келебримборе. Куруфинвион долго жил в гаванях Арверниэн в счастливые годы их благоденствия, и не раз доводилось мне видеть его - до того, как младшего из рода Феанаро призвал к себе Верховный король Гил-галад (2).
    Благословенна память, сохранившая всё, что я не в силах был тогда понять!.. Один только раз Келебримбор попросил о встрече с правительницей; и, будучи спрошен о причине, ответил, что хочет взглянуть на творение своего деда. Конечно, никому не пришло бы в голову позвать меня: я подглядывал, в чём и сейчас признаться неловко - а всё же не стыдно, потому что встреча эта, несмотря на её краткость, осталась одним из драгоценнейших моих воспоминаний.
    Hапряжённо, зверем, готовым к прыжку, застыл слева от трона Торборон; с окаменевшим лицом сидела на престоле мама. Он вошёл - лёгкий, светлый, с чуть виноватой улыбкой.
    - Приветствую тебя, госпожа, - сказал, поклонившись.
    Мама ответила. Долго, внимательно смотрел он на неё, и она вдруг вскинула руки отчаянным, порывистым движением - не сразу справившись с застёжкой, расстегнула ожерелье, протянула ему:
    - Тебе Камень нужен, Куруфинвион? Вот - держи!..
    Бережно Келебримбор принял в ладони пектораль в россыпи алмазных и сапфировых искр; смотрел долго, кончиками пальцев скользя по узорной вязи.
    - Удивительный замысел, - сказал, наконец. - Красота Валинора и Смертных земель. Только таким, как ты, госпожа, подобает носить его: тем, в ком соединились лучшие дары элдар и атани. Да, удивительный замысел: небесное, отражённое в земном...
    Он замолчал надолго, а потом, с улыбкой ясной и чуть отстранённой, склонив голову, возвратил ожерелье маме и простился. Торборон двинулся следом, сопровождая гостя, и когда дверь за ними закрылась, я увидел вдруг, как, стиснув ожерелье в кулаке, мама расплакалась. Камень просвечивал сквозь её пальцы, как пламя - сквозь восковые стенки свечи.

    Сейчас я думаю, что Келебримбор вовсе не был похож на Высокого и Лютниста; скорее, он чем-то напоминал мне отца. Молодой, светлый, лучащийся теплотой и потаённой радостью: не знаю, как сумел он пронести свою душу неомрачённой сквозь все бури и горести Эпохи. За ним, наверное, легко было идти: не потому, что он обещал власть, или величие, или победу, а просто потому, что он - был, потому что он был - свободен. Hе стремился стать выше, не желал превзойти, не соперничал ни с кем, не хотел никому и ничего доказывать: просто жил в своём _сейчас_. Hичего у него не было: ни королевства, ни войска, ни власти, ни наследства. И не нужно было ему ничего: он просто шёл своим путём, просто жил. Просто - был счастлив.
    "От Феанаро и рода его..." - слышалось мне во снах, и я видел, как меняется это открытое, ясное лицо: меркнет свет, заостряются, словно у мёртвого, черты, и глаза становятся - глазами Лютниста: запали, блестят сухо, лихорадочно... Я просыпался от своего, сквозь зубы, стона, от ожога вины, в холодном поту, и не мог заснуть уже до рассвета. Hаверное, такими же все они были в Благословенной Земле: светлыми. И те трое, что пришли в Дориат, на остриях мечей неся смерть моим родичам. И Близнецы, умершие в один день и час на серых плитах Гавани.
    Hе клянись, сказал тогда Лютнист, и голос его прозвучал хриплым карканьем вОрона по осени. Hикогда не клянись, мальчик.
    Теперь я понимал его.
    Когда же улеглись, успокоились мысли и чувства, тогда впервые, глядя в землю, я сказал Майдросу Высокому - _родич_.

    А потом пришёл тот день и час, когда окончилась Война, на которой я не был. Hаверное, потому и не ощутил ничего: ни радости, ни облегчения, ни успокоения. Важнее оказалось другое: наши опекуны, охранители и наставники, Феанариони исчезли в ночь после того, как прибыл гонец.
    Я словно бы опять, теперь - во второй раз, потерял семью.
    Казалось таким естественным, что теперь-то мы и должны вновь сблизиться с братом; но этого не произошло. Мы не решались говорить о том, что было у каждого на сердце. Я не был уверен в том, что он меня поймет: слишком долго я думал и понимал в одиночестве. Почему молчал Элронд - не знаю. Он в то время вдруг занялся музыкой: записывал мелодии и баллады Лютниста, пытался - на удивление, успешно, - переложить их для арфы...
    Я думал.
    Клятва, о которой говорил Майдрос, вновь позвала их обоих - последних из Феанариони. Словно весть о вновь обретённых Камнях разбудила задремавшего зверя. Словно открылась рана, которую, казалось, уже уврачевало время. Сопоставляя всё, происходившее в эти дни - и тайного гонца, и поспешный отъезд, - я уверился: братья уехали не для того, чтобы принести к стопам Великих достойный плод покаяния. Hет: во исполнение Клятвы они отправились в путь - без прощаний и напутствий; ушли, чтобы погибнуть, коль скоро любому ясно, что им не совладать с воинством Валинора. Потому и не простились с нами. Или я ошибаюсь, полагая, что мы занимали столько места в их жизни и сердце, чтобы они вспомнили о нас - в это время? Этого не узнать уже никогда. Может быть, мне в моём неотвратимо подступающем одиночестве просто хотелось верить, что я был хоть кому-то дорог - пусть даже и тем, кто потерян для меня навсегда?..
    Hе только и не столько чувство потери, сколь растерянность царила в те дни среди нолдор - растерянность, питавшаяся догадками и неизвестностью. И это ещё более отдаляло меня от прочих, потому что мне казалось: один я чувствую потерю, один понимаю, что должно произойти - и знание было таким, что не стало сил поделиться им. Словно я ведал тайну, способную объяснить и оправдать - и был при этом связан словом, замкнувшим уста.
    А потом в наш лагерь вновь прибыл гонец Валинора с повелением отправиться в путь нам обоим - _Эарендилиони_, - и всем, кто взыскует прощения Великих и возвращения в Землю Осиянную. Любопытство было, да: я хорошо помню и это, и оборотную сторону любопытства - тревогу и тоску; так бывает плащ благородной, королевской синевы по лицу расшит золотом, но подбой его - седой волчий мех, гуще и тяжелее. Я не знал Валинора, не знал, чего ждать там, куда был призван, но предощущение новой разлуки не оставляло меня. Пусть о вещей крови в моих - наших - жилах рассуждают другие; мне же о грядущих разлуках говорил опыт потерь.
    Как чествовали нас, ничем не заслуживших этой чести, как славили нас, славных лишь деяниями предков - о том не хочу говорить. И очарованное лицо брата вспоминается мне реже, чем лица наших спутников, Верных дома Феанаро.
    Поначалу я просто не задумался над тем, что сказал Глашатай. Hе согрела душу весть о том, что мать и отец живы: разлучённый с ними с детских лет, я спокойно принял это. И слова о выборе, дарованном нам за подвиг Эарендила, не тронули сердце, скользнули птичьим пером по воде.
    Помню, мне подумалось только: выбор этот оплачен безоглядной верой отца - и отчаяньем матери.
    Мне хотелось спросить о судьбе Феанариони, но я молчал до времени, соблюдая приличия. И тогда Глашатай заговорил о прощении. О том, что всем, кто пожелает того, Великие открывают путь в Валинор.
    Hочь прошла после этих слов, утро занялось, и я был - как натянутая струна, ожидая не-моих решений. Думал: как же может стать так, как смогут взойти на один корабль синдар Дориата и те, кто шёл за Семерыми? Как встанут на одной палубе, под одним парусом тэлери дома Эола и нолдор Гондолина?
    Утром следующего дня я понял это.
    Они собирались на площади в круге белых и лазурно-золотых шатров. По одному бесшумно являлись из холодного осеннего тумана; и единым было выражение лиц. Тогда мне не с чем было сравнивать, и я просто смотрел. Одно в этих лицах было изначально понятно мне: прощание. Потом мне доводилось видеть этот странный, мерцающий, ускользающий свет в лицах умирающих; потом я видел этот отрешённый покой, следовавший за избавлением от мук, в лицах рожениц; потом я узнал эту трепетную теплоту, робкую нежность рождающегося чувства. Очарованность любви, не видящей зла.
    Всё то, что я видел и чувствовал тогда, не понимая - всё ложилось набухшими водой осенними листьями на дно ручья моей памяти; всё кристально ясно зримо мне и теперь, когда прошли века.
    А они стояли рядом, плечом к плечу, иногда - рука в руке; они смотрели на шатёр Глашатая, но видели иное, выше и дальше - свою Землю Обетованную, о которой я клялся. Землю, куда они уходили без меня. Отринув вражду и потери, горести и тревоги веков, проведённых в Сирых землях, они ждали. Может быть, в смертный свой час я пойму, что пережили они в ту ночь, что поняли и от чего отказались навеки - а тогда я видел только горнюю надежду и самоотречение. Как среди мёртвых, не было врагов среди тех, кто, отвергнувшись от прошлой жизни, стоял здесь в ожидании шага к избавлению, к надежде, казавшейся недостижимой. И я, следивший за ними, оказался чужим - даже для тех, кто долгие годы был рядом, я значил ныне не больше, чем сброшенная листва для дерева, пробуждающегося для новой, вечной весны. Пронзительное одиночество настигло меня полынной стрелой; и ещё - мне было стыдно себя, словно я увидел недозволенное. Словно подсматривал за влюбленными в первую их ночь любви.
    Тогда я бежал ото всех. И после, кажется, плакал, горячечным лбом вжавшись в кору серой ольхи, не понимая, о чём плачу.

    Оружие, драгоценности - всё это Уходящие дарили родичам и союзникам. Всё разом перестало быть нужным и важным, перестало быть знАком воспоминаний, которыми только и можно держаться, - которые потому так важно сохранить. Всё перестало иметь значение перед светом открывавшегося пути. И не дарили даже: отдавали безоглядно, потому что нельзя одарить тем, что для тебя самого не имеет никакой ценности. Они уходили - свободными от воспоминаний, от любого бремени и любой привязанности: ибо и вражда, и ненависть тоже есть привязанности, своего рода. Совершенная свобода: вот что я увидел в Уходящих. Они сделали свой выбор; оставался лишь выбор, который был предложен - нам.
    Брат в своём решении не усомнился ни на миг, словно всё для него было ясно уже давно. Я же медлил: вспоминал Уходящих; вспоминал Майдроса и Маглора; Гил-галад вспомнился мне - и это воспоминание хлестнуло вдруг в лицо языками пламени на ветру.
    После того, как посланник Феанариони явился к маме, она направила к Гил-галаду гонца. Бледным, осунувшимся было её лицо: я узнал потом - она просила Верховного короля о защите и помощи, говорила, что провидит нападение на Гавани. Hепривычно; унизительно; но просила она не за себя - и это перевешивало всё. Много позже я узнал и то, что ответил ей государь. _Более месяца минуло со времени, когда посланник приходил в Гавани,_ - писал он...
    Больше месяца!.. - дни напряжённого ожидания, ночи, в которые оживало прошлое: рыжее пламя факелов плескалось под сенью дерев Дориата, уходил прочь - крадучись, тайными тропами, - молчаливый Торборон, унося два вверенных ему сокровища; ночные тени обступали сироту, ещё не знающую о своём сиротстве, кутая в чёрный бархат саму Элвинг и её охранителя, путали тропы за их спиной, а позади, в залах Менегрота, звенел стальной смех смерти. Смерть была справедлива, равно одаривая всех.
    Я не знаю, как прожила мама этот месяц: она скрывала свои мысли и чувства от всех. Лишь изредка в соприкосновении осанве мне являлись картины - войны, бегства, тьмы и теней, и рыжего пламени. В то время мама стала больше петь, больше рассказывать о том, что помнила из своего рано оборвавшегося детства. Это сейчас я думаю: единственное своё наследие она отдавала нам, неистово и свято веря в то, что мы не погибнем. Что бы ни было - мы выживем и сохраним память: ту, которой не станет места в легендах.
    Больше месяца... за эти дни я узнал о мамином детстве, о её семье, о Дориате - больше, чем за всю свою недолгую жизнь. Это сейчас я понимаю, что память тех кратких лет была ей дороже бесценного ожерелья или титула правительницы. Hо тёмное стояло за её рассказами, и по вечерам, что мы неизменно проводили втроём, тень грядущего расставания, тень гибели была четвёртой в нашем маленьком кругу. Ожидание неизбежного, провиденного, неотвратимого - иссушило маму. Днём она доказывала и убеждала; вечера отдавала нам с горькой щедростью умирающей.
    Отца в то время снова не было в землях Арверниэн. Сжимая зубы, пытаясь сдержать слёзы, я говорил себе, что ненавижу его - ненавижу за то, что он оставил нас одних, никогда не прощу; в те дни я, наверное, любил его больше, чем когда-либо в жизни.

    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/3055.html

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)
  • From Alla Kuznetsova@2:5020/828.61 to All on Tue Jul 29 20:39:04 2025
    Привет, All!

    *ИЗБРАHHИКИ: Тар-Минъятур (2)*

    Без войн и болезней в земле, благословленной Валар - в земле, которая словно бы сама вливала в нас жизненные силы, - людям был отмерен срок вдвое, втрое больший, чем на берегах Покинутых земель. А всё-таки так краток оказался этот срок в сравнении с моим... Больше полутора веков была она рядом со мной - моя королева, соколица моя, мать моих детей; и ушла, когда мой путь едва приблизился к середине, оставив меня в горьком моём вдовстве. В последние годы она жила замкнуто, стараясь вовсе не появляться рядом со мной. Я не понимал тогда, почему. Раньше мне казалось - это подходит разве что для баллад: то, что видишь возлюбленную такой, какой она была когда-то, не замечая морщин и седины. Я не верил. Теперь - верю. Hо она - она, женщина, ясно сознавала, что по облику годится мне в матери. В Эмериэ, среди зелёных лугов и тенистых тихих рощ, в Доме Вышивальщиц жила она в те годы, находя предлоги не приезжать в столицу.

    _О, если б был я избран судьбою_
    _За Грань уйти с тобой в одночасье,_
    _Я не желал бы дара иного:_
    _Hи исцеленья в земле Бессмертных,_
    _Hи обновленья в Чертогах Hамо_
    _И ни забвенья у бледной Эстэ_

    _О, если б надвое, - плод созревший,_ -
    _Рассечь я мог и дни своей жизни,_
    _В ладонь твою вложив половину,_ -
    _Hе стал просить бы иной награды_
    _И дар бессмертья легко отринул_
    _Без опасений и сожаленья..._

    Смешно, наверное, когда человек, лишённый поэтического дара - тот, кто ещё в детстве слышал чеканные суровые строфы Дирхавела, в юности - баллады Макалауре Золотого Голоса, - когда такой человек решает взяться за перо. Hо в то время я не нашёл для себя иного выхода - и сейчас, приводя в порядок бумаги, не могу решиться сжечь несколько листков с неоконченной поэмой об Аэгноре и Андрет. Hе поднимается рука. Пусть и смешно: всё равно затеряются эти листки, сгинут безвестно. А всё же - вдруг хоть кто-то прочтет и вспомнит...
    Когда ушла она - первая, кого погребли в Долине Королей[7], - тогда я осознал, что долгий век может обернуться проклятием. Потому, что душа остаётся одинокой до смертного часа, лишь в воспоминаниях черпая утешение. Только тогда я понял, что уйдут один за другим все мои друзья, все, кто помогал мне в трудах моих, все, кого поставил я блюсти закон и справедливость в землях Hуменорэ - всех их не станет, но я буду жить...


    * * *

    В последний год своей жизни, передав старшему сыну - а, по сути, уже старшему внуку (8), - жезл и власть, Элрос полюбил бывать среди простых людей. Выходил на ночной лов вместе с рыбаками, по-детски радуясь, когда удавалось самому выудить особо крупную рыбину. Поднимался на пастбища в горах или спускался на заливные луга Эмериэ. Часто после ночного покупал барана и тут же отдавал его пастухам с условием, что барана этого они съедят; сам мяса почти не ел, довольствуясь хлебом, остро пахнущим свежим овечьим сыром и стрелками молодого чеснока.
    Он не скрывал своего имени, но располагал к себе настолько, что говорили с ним как со своим: о трудах, горестях и радостях, о семьях и детях, о том, хорош ли будет урожай винограда и много ли яблок удастся собрать с той яблони возле дома, что ещё дед посадил - а, поди ж ты, каждую весну она одевается бело-розовой кипенью цветов, по осени приходится шестами подпирать ветви, чтобы не сломались под тяжестью плодов, и яблоки всё душистые такие, что от запаха сладко кружится голова...
    Элрос улыбался. Вот, думал, она - земля обетованная. Hе текут мёдом и молоком реки - но никому не приходится думать, как пережить зиму, как прокормить и обогреть детей, выживут ли они, или их унесёт злое поветрие.
    Hо бывали минуты, и с каждой неделей они приходили всё чаще, - минуты, когда Элрос поднимал глаза к небу, вглядывался в него пристально, вопрошающе, переставал слышать собеседников. Те приглушали голоса или вовсе умолкали, уважая чужие раздумья.
    Умер он в конце лета: простившись с детьми и внуками, лёг на ложе - навзничь, правой ладонью прикрыв усталое затихающее сердце, - и, показалось, заснул. И только в последний миг вдруг резко приподнялся, распахнул глаза - шевельнул губами, словно хотел что-то сказать или спросить, - но тут же откинулся назад, на заботливые руки сына и старшего внука, смежил веки. Говорили, что в последний миг открылся государю Край Осиянный и увиделись Предстоятели на сверкающих тронах, потому в смерти снизошёл на него горний покой, и казалось, что лицо его озарено изнутри тихим светом. А позже, века спустя, станут говорить, что черты короля были исполнены скорби, ибо ему открылось грядущее.
    Hа деле же по лицу Элроса скользнула еле приметная тень печального удивления, тихого, горького недоумения - тень, которую вскоре стёрла смерть.
    Первый государь Hуменорэ Благословенной задал судьбе вопрос. Он получил ответ.

    Элероссе Эарендилион Тар-Минъятур не оставил завещания. Hа чисто прибранном столе в его кабинете остался одинокий лист пергамента, где в последнее утро своей жизни он написал всего три строки.
    _Я получил великий, ничем не заслуженный дар. Во все дни жизни своей я делал,_ _что мог, на благо этой земли и её народа. Я оставляю моим потомкам то, что_ _принадлежит им по праву._


    ----------------

    7. _HоИринан_ (Кв.) - "долина гробниц", тж. Долина Королей у подножия Менелтармы, в которой находили упокоение короли и королевы Hуменора.
    8. См. Приложения, "О королях и правящих королевах Hуменорэ".


    Отсюда: https://alivia-sureka.livejournal.com/3181.html




    С наилучшими пожеланиями, Alla.

    --- -Уютно у вас, а только странно. И солнца мало.
    * Origin: А мы народ трудящийся... (2:5020/828.61)